А кто случайно снегом не засыпан, ледовой не затянут полыньей, оправданы позорным плебисцитом, в себя народной приняты семьей. Пока живут, себя перемеряя, — перемножая и опять деля, под ноги правда катится сырая, как свежая могильная земля. Как будто больше нет суда над нами, или глаза не поднимаем мы. Шатаются разносчики чумы из дома в дом, между двумя домами.
Если хотите, то вот мое мнение (я понимаю, что не хотите): происходящее ждет извинения. Ждет изменения. Тонет в обиде. Признаки тихого наводнения. Перерождение мер и весов. Прожили век, а такого не видели. Надо все начинать с азов. То, что было вчера ковчегом, время берет и выносит вон. Ветер идет по морям и рекам. Все отпускаю на волю волн.
Надо мной стоит человек-гора. Он: пора. А я ему как ребенку: ну, подожди минутку, что вы все в одну дудку, всех под одну гребенку, как иван, кивающий на петра. Вот он наваливается на крышу Вот он идет по невидимому лучу Что я услышу Что я услышу Что я услышу, когда закричу
Если нет вам равных среди нас, обращайтесь к рыбам и моллюскам, обращайтесь к ракушкам в реке. Говорите им на новорусском незнакомом страшном языке — как бывать на свете в первый раз. Мы не слышим вас, – и только рыбы замыкают илистую связь. Мы не можем, а они могли бы, в клеточную память возвратясь.
Если нет вам равных среди нас, обращайтесь к рыбам и моллюскам, обращайтесь к ракушкам в реке. Говорите им на новорусском незнакомом страшном языке — как бывать на свете в первый раз.
Вечером в воскресение небо – одно спасение — гаснущее колеблется. Звездочка еле теплится. Вечером легче дышится. Звездочка еле светится. Пусть за меня распишется, там за меня отметится
Что скребется? Кто стучится? Дни и ночи напролет не умеет отлучиться. Кто там в черепе живет? Мы не знали, что живые там запаяны часы — ходики сторожевые приграничной полосы. Сколько времени? Как будто остается полчаса и еще одна минута. Вьется в черепе оса. Отогнать ее не в силах, я живу себе назло. В гнездах прячется осиных только старое тепло. Тонкий пепел слой за слоем оседает на кости. Мы слова губами ловим. Память бедная, прости
Но засыпая среди мотыльков, переворачиваясь во тьме, к сердцу прижатый с обоих боков, силой удерживаешь в уме вспышку, зарницу, бегущую прочь. И, отогнав темноту, мысль превращается в белую ночь — первую в этом году.
Пытка голоса и гомона. Все не вдоль, а поперек. А увидев незнакомого, надвигаешь козырек. И напрасно козыряешь ты. Не гони его: а вдруг это друг твой ситный-прянишный или школьный твой физрук. Все очки делили поровну, он кричал тебе: раз-два! Ты ж нарочно смотришь в сторону, устыдившийся родства. А вот и он А вот и он в полупальто немарком — наш новый гость, ступающий с носка. Ну, развлеки нас памятным подарком или прямой ладонью у виска. Как бы не так. Не подает руки. И кстати: от такой железной хватки уже отвыкли. Щелкнут каблуки, а он все с нами. Странные повадки!
Вдруг приходит новый, действительно новый день — как гигант, готовый вырубить лес. Воздух дрожит, рассекает его клинок. И отряд, идущий наперерез, прочь пускается со всех ног. В этих забавах мы еще новички. И как снежные хлопья выхватываются фарами, опускается воздух, изрезанный на клочки, рассеченный сабельными ударами. Мельницей ходят широкие рукава. Невредимы мельницы-исполины. В окне появляется голова человека, сделанного из глины. Он непонятен вблизи, различим вдали. Контур заметен, облик еще неясен. Кто он – впервые вылезший из земли, только сейчас отделивший себя от грязи?
