Киваю на дерево в коме,
что кралось за мной, отступая,
то берегом сношенным, зная,
что май затерялся в соломе.
То томом, ободьями глины
занеженным горем потопа...
Глаголов плакатные спины
торчали из чресел окопа.
Свисти в свою гильзу, солдатик.
Ты вычерпал порох атаки,
и ворон расклёвывал даты
на камне, топорщились знаки
грехов на ружейном прикладе...
Рубашка сбежала от тела
на голос в увечной прохладе
и рифма её не задела.
И скатка хвостом заиграла
в твоих городах огорчённых,
где милая маятник крала
у жизни твоей запечённой
и Солнце пехоту алкало.
С Чаадаевым чай пережить
И крыжовником март распатронить
Вечным паспортом Космос лежит
В человечину воздух зароет
На поляне оглохнет сачок
Скользкий ветер затянет поклажу
Вынимай же из водки сучок
Что мне жалко — так мельницу нашу
Что он?
Не вынес моих целлофановых звёзд
в зачехлённой простуде Кузнечного рынка?
Безумие падает клином берёз.
Летнего гнезда беличья рюмка.
Блуждая стадами приблудных полян,
я был перекопан шестёрками ветра.
Но вот на семнадцатой виден изъян —
печать дирижабля прошлого лета.
Как он вытекал из гортани Стрельца
и дул на дриады на пальцах Белухи.
Он — вычурный, кормленый гнётом чтеца,
отстал и остался числом на поруки.
Неверная спичка согрела окно.
Кто встретил моё отраженье на ветке
Зарёю кулис и укором «Мерло»?