Я был, я есть, и я умру с заклеенным ртом, в рабстве законов, предрассудков, обычаев и привычек. Мною командуют ма­ниакальность и комфорт, я опутан цепя­ми запретов, ни происхождения, ни смыс­ла которых не понимаю. В мою эпоху мужчины и женщины были приучены ненавидеть друг друга под маской почтения и то, что мы хотели выразить в любви помимо положенных правил, подвергалось издевательствам или отметалось с порога. Чаще же всего мы были обречены жить рядом с совершенно чужим человеком, будь то мужчина или женщина, и любое таинство, общественное мнение и даже дет­ский лепет вызывали у нас ненависть, ожесточение и отчаяние. Нас готовили к борьбе, к сопротивлению, но никогда — к единению и уж тем более — к дружбе и доверию, перерастающим в страсть. Из нас неумолимо делали не то бездушных и деспотич­ных хозяев женщин, которых мы не хотим, не то жертв, которыми женщины распоря­жаются, как животными, тем самым мстя за своих сестер, причем вряд ли по злому умыслу, скорее просто так, ради восстановления элементарной справедливости или из кокетства.