Прошло три дня после того, как Мария тесно пообщалась с Котовой. Ни через трое суток и в последующие, ее дома не оказалось. Северцева заподозрила что-то неладное. По сводкам, поступающим в отделения милиции, Котова не числилась.

Она заявилась к Маше ночью: неряшливая, пьяная и попросилась остаться ночевать. Утром Северцева разбудила ее и сходу подсунула стакан с огуречным рассолом, Валька с наслаждением выпила до дна и попросила еще. Маша вылила остатки с трехлитровой банки и спросила:

– Ты где шаталась? У тебя, что похмельный синдром?

– Олька, давай потом будешь мне нотации читать, дай лучше чего-нибудь на грудь принять, жабры горят, аж мочи нет, – жалобно простонала она.

– Ага, щас, размечталась. Ты не ответила, где пропадала?

– А ты мне не мать родная, чтобы я перед тобой ответку держала.

– Да и черт с тобой! – сказала Мария и, сделав обиженный вид, ушла на кухню. Следом притащилась Котиха.

– Агафониха, не будь обиженкой. С пацанами я куролесила. Встретила Золотого, завалились в кабак, и пошло-поехало. Очухалась только вчера, а как к тебе приползла, хоть убей – не помню.

– Иди, отсыпайся и завязывай, – строго сказала Мария.

Как ни странно, но Котова повиновалась и ушла в комнату. Она проспала до вечера, затем встала, попила воды и снова бухнулась в кровать. Утром она выглядела, как свежий огурчик.

– Олька, ты не пыли на меня и не обижайся. Со мной такое бывает, как сорвусь, так неделю могу квасить.

Она пошарила в карманах и, не обнаружив ни копейки, стала одеваться.

– Пойдем со мной, до гастронома сгоняем, – попросила она Машу, – надо хоть курево купить. – Они направились на остановку.

Мария волновалась: ребята передали, что сегодня освобождается Арбузов, и в скором времени его нужно ожидать в Томске. В последнем письме к Котовой он твердо ее заверил, что приедет к ней и, чтобы она готовилась к встрече. Письмо отправлял через цензуру.