Но всё, о чём привыкли просить Небеса, на чём клялись, как на страстях Господних, чему присягали, как правде, что ныкали по внутренним потайным карманам, как запрещённое для всех, но необходимое самим, — всё это вдруг становится неважным, незначительным, почти пошлым. В этом словно в последний раз отражается детская неуверенность. Отражается, чтобы покрыться рябью иных переживаний.
И бежишь по тропе, перепрыгивая через лужи, и несёшь в себе не то горе, не то счастье, и пока ещё не понимаешь, что за истерика бьет дрожью твои пальцы, — беда ли то или предвкушение свободы.