Более того, Герцен — в отличие от Карамзина и Чаадаева — был эмигрантом, политическим эмигрантом, пусть и добровольным. Иными словами, он не «привез» Европу в багаже из заграничного путешествия, а транслировал в Россию свои реакции и идеи с места европейских событий. Это давало ему огромные преимущества — и несло с собой немалые опасности.
Преимущества очевидны. Герцен действительно жил в Европе, хотя, конечно, это была жизнь эмигранта, то есть своего рода жизнь в скафандре, куда закачивают воздух родины. Герцен никогда не пытался стать «своим» в странах, где он оказался, однако — и это очевидная его заслуга — он стал частью европейской революционной среды. Он не превратился ни во француза, ни в англичанина, ни даже во французского или немецкого революционера — зато он стал деятелем континентального революционного движения, видным европейским публицистом и литератором, который смог покинуть национально-культурное гетто. С одной стороны, это превращается в правило в те годы