Миша и Ваня были погодками (про младшего Арсения еще пойдет речь), довольно похожими друг на друга внешне. Вот только найти у братьев что-нибудь родственное в характере было невозможно.
В 1887 году у Варвары Алексеевны родилась дочь Наталья. Спустя четыре года женился старший сын. Совершеннолетий, он имеет право на морозовские миллионы, а не на жалкие семьдесят пять рублей в месяц, выдаваемые «строгой мамашей». Михаилу исполняется 21 год, и студент историко-филологического факультета в одночасье становится богачом. Начинается настоящая, красивая жизнь. Он венчается в Университетской церкви с восемнадцатилетней красавицей Маргаритой Мамонтовой. Шикарная свадьба, обед в ресторане «Эрмитаж», где гуляет «вся Москва», за ней — сказочный медовый месяц, растянувшийся на целых полгода
Илья Семенович любил поиграть в карты, выпить вина, позволяя себе порой лишнего. Он пил только красное, но пил, если верить Грабарю, целый день и к вечеру обычно бывал «на взводе». Мог, к примеру, во втором часу ночи позвонить Серову и потребовать приехать. Тот, уверенный, что для галереи привезли нечто невиданное, например портрет Левицкого или Рокотова, нехотя одевался, ехал (благо совсем близко) и видел… поджидающего его в шубе приятеля, намеренного немедленно гнать к «Яру» слушать цыган. Остановить выпившего Остроухова не имелось никакой возможности, а отпускать одного — немыслимо. «Чинный и семейный» Серов вынужден был отдуваться и ехать с ним на Петербургское шоссе (далее у Грабаря идет описание вываливающейся из саней туши г-на попечителя, напоминающей мороженую белугу на снегу, и прочие не относящиеся к нашему повествованию подробности).
ц открытки с их видами. «Миргород!.. Каких в нем нет строений!.. Если будете подходить к площади, то, верно, на время остановитесь полюбоваться видом: на ней находится лужа, удивительная лужа… Она занимает почти всю площадь. Дома и домики, которые издали можно принять за копны сена, обступивши вокруг, дивятся красоте ее»; «Все благополучно, и лужа, и свинья в ней… Сижу в дворянском клубе и вижу двор, где Гапка развешивала мундир Ивана Никифоровича».
Остроухов долго помнил обиды, но был отходчив. С Дягилевым у него произошла серьезная ссора. Он дал на выставку работу из своей коллекции, а Дягилев возьми да и попроси Льва Бакста подправить некоторые фрагменты в «Морской царевне» Врубеля. Узнав о подобном варварстве, Илья Семенович поклялся ничего и никогда Дягилеву больше не давать — ни из собственного собрания, ни из коллекций близких людей.
На ежегодном обеде, который Павел Михайлович устраивал по случаю открытия каждой Передвижной, Владимир Егорович вместо тоста потребовал ответить: «Кто это стал прививать к галерее Павла Михайловича сифилис?.. И кто это за любитель нашелся — прививать эту болезнь Павлу Михайловичу? Как это можно назвать иначе — появление в его галерее такой, с позволения сказать, картины, как портрет девицы, освещенной солнцем?»
Невозмутимость духа Надежды Петровны была вообще легендарной». Известно несколько историй, повествующих о ее своеобразном характере. Остроуховы едут в поезде. На остановке Илья Семенович выходит купить газету. Поезд трогается, а его все нет. Надежда Петровна совершенно спокойна. Неожиданно поезд тормозит: вопли, крики — кто-то попал под поезд. Через четверть часа поезд двигается дальше и тут в купе входит задержавшийся Илья Семенович. «А, Иля, это ты? А я думала, это тебя задавило»
«Кроме школьных занятий, которые кончаются в 7 часов, мне хотелось бы продолжать работу с 8 до 10 вечера в мастерской, — пишет он Серову, напоминая не забыть привезти лампу для вечерних занятий, — но при условии, что и ты вместе со мной будешь работать. Иначе, увы, работа у меня пойдет вкривь и вкось. Если же ты не хочешь… я стану потихоньку работать один, и наступит час, когда ты будешь плакать, а я торжествовать. Итак, любезнейший друг Антон, образумься, наконец, и не забывай глубокомысленных слов Менцеля: “Упражняться, упражняться”».
«Вы очень верно видите массы, да и колорит тоже хорошо видите, — похвалит его Чистяков. — Но у вас есть органический недостаток — слабость зрения. Вам следует начинать картины так, как и теперь Вы пишете, потом писать, или рассматривать в зрительную трубочку, а потом опять посмотреть простым глазом и внимательно сличить свой этюд с натурой… Вы видите природу сознательно, но сквозь сильно туманное стекло. Сознательно — это значит, что когда Вы пишете траву, то цвет ее берете не просто с вида зелени, а думаете, что это трава зеленая…»
