Распростертый на песке человек смотрел на женщину, прикованную к скале. В лучах высокого солнца она была невыносимо прекрасна.
Всякий воин, вступая в битву, должен быть готов к смерти. Но всякий воин, даже самый отчаянный храбрец, всегда лелеет надежду остаться в живых.
Одинокое небо спрятало в тучи лицо. Наверное, с горя — Устало гримасничать в зеркало моря.
Они будут жить долго — до самой Ютиной старости. Пророчество в клинописном зале позволило ему счастье, даже предписало, поместив рядом с его именем слово «любовь», слово, которое так редко встречается в древних текстах… Он будет носить ее над морем… Придет и уйдет зима, и снова придет, и, возможно — чем горгулья не шутит, — у них будет… страшно подумать, но вдруг все-таки это возможно?.. Будет ребенок…
Бессмысленно глядя на нее широко раскрытыми глазами, Юта чувствовала, как пальцы Армана осторожно сжимают ее ладонь.
Из мутной глубины на него глянул узколицый темноволосый человек, невысокий, худощавый, чем-то подавленный и удрученный.
Одинокое небо спрятало в тучи лицо. Наверное, с горя — Устало гримасничать в зеркало моря. Помолчали. — Черный бархат ночей — изголовье мое, — сказал Арман. — Цепь далеких огней — ожерелье мое… Будет временем пожрано имя мое.
Немой хоровод веков, эхо забытых забав.
Летящие гроздья седых облаков, Их темные тени на зелени трав…
Арман покусал губу и сказал хрипло: Одинокое небо спрятало в тучи лицо. Наверное, с горя — Устало гримасничать в зеркало моря. Помолчали. — Черный бархат ночей — изголовье мое, — сказал Арман. — Цепь далеких огней — ожерелье мое… Будет временем пожрано имя мое. Принцессино рукоделие давно соскользнуло на пол и теперь тосковало там, забытое.