почему должны были умирать все, кто умерли, почему? Почему нельзя жить в мире?
– Детские вопросы. Некоторые вещи в этом мире существовали и будут существовать всегда, и война – одна из них.
– Но в чём причина?
– Жажда власти. Жажда завоеваний. Жажда превосходства. Тебе ли не знать?
– Эта жажда утоляется слишком дорогой ценой. В конечном счёте проигрывают обе стороны.
– Тем, кто затевает войны, нет дела до цены. Фаник, такова природа живущих, смирись с этим.
– Только зверей можно оправдывать их природой. Разве боги дали нам разум не для того, чтобы мы могли подняться над своими инстинктами? Чтобы мы могли созидать, но удерживались от разрушений?
война страшна не тем, что убивает живых. Война страшна тем, что убивает их души. Делит мир на чёрное и белое, своих и чужих, врагов и друзей. И тот, кто уходит на войну, либо не возвращается вовсе, либо возвращается не собой. – Он больше не улыбался. – Война всё переворачивает, рушит все барьеры, снимает все запреты. Убивать… перестаёт быть преступлением. Обращается в необходимость. Привычку. А воистину ужасным становится только одно: смерть. Взяв пленного и не убив его, вы думаете, что оказали ему милость. Вот что страшнее всего. – Глаза его потускнели, взгляд, устремлённый на лицо Морти, застыл. – Ты словно не существуешь – тебя делают крохотной частью чего-то огромного, беспощадного, жуткого. Ты исполняешь приказы, прокладываешь свой кровавый путь не думая, не сомневаясь, и враги становятся лишь цифрами: бесконечным списком тех, кого надо вычеркнуть, чтобы этот кошмар наконец закончился… но однажды ты сбиваешься со счёта. А когда война заканчивается, ты понимаешь, что забыл, каково это – чувствовать всё, что ты умел чувствовать раньше. Радость. Тепло. Любовь. Не ненависть, не ярость, не жажду крови, не желание отомстить за всех, кто погиб на твоих глазах. Есть лишь осознание, что их больше нет: тех, кого ты когда-то знал. Того, что ты когда-то знал. И мысль… а почему тогда всё ещё есть я?..
Однажды, когда я был ещё маленьким, я спросил его, почему он всегда улыбается. Спросил, неужели ему никогда не бывает грустно? А он ответил, что бывает, ещё как, а его улыбка – это маска; но улыбка растворяет боль, и если носить эту маску на лице, как броню, то со временем она прирастает к коже, и ты действительно начинаешь смотреть на всё с улыбкой. Даже на самые плохие вещи.
Да, то, что нас не убивает, делает нас сильнее. Но не обязательно убивать тело, чтобы убить душу. Если после контрольного выстрела судьбы ты не умираешь, твоё место просто занимает кто-то другой: очень похожий на тебя, но куда более сильный. А ещё куда более циничный, равнодушный и злой.
как же часто родители ломают наши жизни. Даже самые любящие. Чем больше они любят нас, чем больше мы любим их – тем больше давит на нас груз обязательств, желания соответствовать ожиданиям и чувства вины, если не соответствуешь; тем больше ты превращаешь в нерушимую заповедь последнее, что родитель успел сказать или сделать, прежде чем бросить тебя навсегда…
Выходило что-то вроде: «Но когда оба они уходили с небосвода, непроглядный мрак ночи пугал их любимых детей. И поняли тогда солнечный бог и богиня луны, что придётся им расстаться навеки; и с тех пор Солир освещает мир днём, пока спит Тунгх, а Тунгх – ночью, пока отдыхает её возлюбленный супруг»…
…я знала, что прощение – правильно, что прощение – сила. Но я никогда не утверждала, что я могу простить. Особенно того, кто ясно дал понять: прощение – не для него.
– Клянусь хранить жизнь твою, душу и сердце, пока не испущу последний вздох, – в словах Эсфориэля звучала щемящая, беспредельная, обречённая нежность. – Отдаю тебе моё сердце, мою душу и мою жизнь.
