Когда вы посадите что-нибудь не там, где нужно, сад прямо скажет об этом. Посмеется над вашими отчаянными попытками навести порядок. Повернет вспять любые самые искренние идеалистические побуждения. Но для меня это был способ пойти в обход узкой чернильно-бумажной дорожки. Если вас того и гляди снесет потоком, якорем вам послужат испачканные в черной земле руки, даже если вы ни с чем другим не справляетесь так плохо. Эта работа помогает сохранить прочную связь с землей. Если достаточно долго лить в яму воду, повествование утонет.
В перформансе 1997 года «Иногда, делая что-нибудь, ничего не получаешь» художник Франсис Алис толкал по улицам Мехико огромный куб льда до тех пор, пока лед не растаял полностью. За девять часов ледяная глыба уменьшилась до размеров такого маленького кусочка, что Алис без усилий пинал его вперед. Я представила себе огромную, неподатливую глыбу печали где-то в далеком прошлом, которую одно поколение за другим толкает и толкает в ожидании жаркого солнца. Однако это всё мистика, а я хотела вернуть туманную ис
Я потратила массу времени на решение обманчиво простого вопроса, очевидного для человека без врожденной тревожности, — чем отличается любовь от страха? Судя по психологическому труду под названием «Общая теория любви» — ничем, догадалась я. «Многие наши предки с пониженным чувством опасности падали с высоких деревьев и страдали от бивней мамонта и змеиного жала». Как и в жизни, в любви надо учиться осторожно вылезать «из-под защитного папоротника».
Возможность передачи травмы от поколения к поколению представляется столь же вероятной, как и наследование походки и речевых особенностей. Но, на мой взгляд, проклятие любви, о котором говорил мой дядя, меня не касалось. Скорее это кажется проклятием белых мужчин — принадлежностью к этому слою некоторые члены британской части моей семьи были обязаны своей холодной отстраненностью. Я подозревала, что корни моих собственных преград, моего стремления держать дистанцию с другими людьми и в критиче
семейная традиция умирать в одиночестве. Где все эти любящие сердца, стареющие вместе, где спутники жизни, которые рука об руку удаляются в уютные сумерки?
Дело в том, что с каждым годом меня всё больше тревожил вопрос, почему художники и писатели в моем роду так ужасно одиноки и вынуждены полагаться только на себя. Мне не нравится
Отец был великолепным рассказчиком, а теперь сказать было нечего. По пути домой казалось, что в машине пусто и тихо, хотя мы все сидели на своих местах.
Все мы примерно представляем себе, что бывает, когда умирают наши близкие, однако наши представления зачастую оказываются неверными — по меньшей мере неполными, — ибо каждый скорбит по-своему, а следовательно, по-своему переживает утрату.
Мне всегда нравилось, как Хаяо Миядзаки показывает дождь. Как Терренс Малик показывает траву, а Андрей Тарковский — ветер. Мне нравится любовь к длинному кадру и бессюжетным эпизодам, когда фон охватывает фигуру и вдруг оказывается, что на расстоянии можно увидеть человеческую драму в ее истинных пропорциях. Для истории человечества не так уж важна каждая мелочь, напротив, более масштабный вид сверху прекрасно напоминает нам, что, по сути, мы пылинки в общем космическом пространстве, микроскопические элементы более объемной картины.
