ты не понимаешь, говорила она, под окнами дома всегда должна быть и плескаться вода, от воды свежесть, дыхание, ветер, растворяешь утром окно, и как в гости к старику Лансере, всё дрожит, всё покачивается на воде, подёрнуто холодком и туманом, и солнцем, всё зыбко, дрожат все оттенки, каждый гребень волны имеет свой цвет от тумана и солнца, капли воды на камне и на листве, и волна стучит в камень, как в днище, и Город покачивается на воде, как пришедший ночью из плавания отсыревший фрегат
и, конечно же, я упоил, и водкою и шампанским, под севрюгу и под икру, всю Мишенькину компанию: моих лучших, единственных в мире друзей… бедных, очень талантливых; и невезучих, как дети
Проза условна насквозь, говорит молодой человек, и как известный художник написал снег бордовым, чтобы снег под огненной полосою заката на холсте стал для глаза весенним серым, точно так и в писании прозы смысл и цвет должны быть неуловимо сдвинуты, исключительно для того, чтобы читателю виделось то, что художник хотел написать, но это заботы уже ремесла, чистой техники, которая у мастеров заключена в интуиции, но не подменяется ею… понятно мне здесь не всё.
любить — это желание стать, желание быть, желание стать частью того, чтó мы любим… нет в нашем бедном сегодняшнем земном языке слов для означения той страсти, какою хочется войти в неизведанное и высшее, причаститься совершенству, испить его глоток
жизнь в изменяющемся мире, и свобода, и любовь — это всегда неблагополучие; да, люди: счастье понимается как благополучие, благополучие как неизменность, зелёная лампа, диван, ноты, Фауст, пусть будут счастливы те, что живут в неведении безумия, их достойная уважения позиция: то, чего я не знаю, не существует; а я вот всегда, ужаснейшим образом, чувствую громаду не знаемого мною, и какая же боль страдания-ревности-тоски, оттого, что сей чёрно-космической, солнечной громады я не знаю, и в настоящей сей жизни уже не узнаю…
