Уезжает она всегда в драном, на живульку смётанном полупердине, в таможенной декларации записывая его шубой; в Варшаве покупает уж истинно ШУБУ – роскошную, натурального меха. В ней и возвращается, величаво проплывая таможню, – так океанский лайнер, минуя маяк, входит в бухту: шуба – она шуба и есть, правильно?
Уезжает она всегда в драном, на живульку смётанном полупердине, в таможенной декларации записывая его шубой; в Варшаве покупает уж истинно ШУБУ – роскошную, натурального меха.
Если грозная супруга, уставшая от его «штучек», слишком уж наседала с обвинениями, он рокотом античного рапсода чеканил строфы на весь спящий двор, да ещё с неподражаемым армянским акцентом:
Знаменитый погром в Кельце, где до войны проживало 20 тысяч евреев, а после войны вернулись 200 человек, тоже начался с исчезновения восьмилетнего Генрика Блашчика… Вернувшись через два дня, мальчик рассказал, что его «схватили и спрятали евреи, собираясь убить».
Жорка, ни к чему не прикасаясь, пальцем указывал то на один, то на другой и сыпал, сыпал названиями: нитбанк, ляуфциркуль, микрометр, штангенциркуль, тисочки параллельные… Всю эту абракадабру запомнить было невозможно, а мне так и абсолютно не нужно.
Она всегда берегла уши. «Не дует тебе?» – крикнула, испугав какого-то младенца на соседней скамейке. Ему дуло! Ему прекрасно дуло в оба уха, и в чуб, и в нос, и в глаза! Он уже чувствовал себя настоящим путешественником.
Чего только в ней не было намешано: куски мяса, картошка, морковь, свёкла, чеснок, «демьянки»… Ох и духовитые же вихри веяли над столом, какие, к чёрту, разговоры, при чём тут, из какой он квартиры!
