В эти дни мир словно прояснился, появилась новизна — не то чтобы некомфортная, но порой казавшаяся странной, как будто разнашиваешь новый костюм. Постоянные головные боли и тошнота, сопровождавшие его после многолетнего запоя, ушли. Он чувствовал себя как радио на новой волне: из помех понемногу проступает чистый голос, как положено — как всегда хотела его Хетти. Он робел перед этим новым чувством.
Он знал это сжатое чувство. Ему и нужен кто-то с такой же пружиной внутри.
— Коп, который работает у Сосиски, — сказала она.
— Какой еще сосиски?
— Коп, — терпеливо повторила сестра Го, — который работает у Сосиски. В подвальной котельной. Сосиска — старший дворник и кочегар. Вот его помощник. Молодой парнишка. Он из ваших.
— Как Сосиску зовут на самом деле?
Она усмехнулась.
— Что вы меня с толку сбиваете? Мы говорим о вашем человеке. Сосиска — дворник из семнадцатого корпуса.
Сорокалетний Элефанти был мужчиной тяжеловесным и красивым; темные глаза и вытянутый подбородок хранили каменное молчание, за которым скрывалось очаровательное и саркастическое чувство юмора вопреки детству, полному разочарований и светлой печали. Отец
Или сестру Бам-Бам, которая каждое утро перед работой задерживалась у черного Иисуса, нарисованного на задней стене церкви, чтобы помолиться вслух за погибель своего бывшего супруга, да подпалит Господь его яйца и да скворчат они на раскаленной сковороде, как два расплющенных картофельных блинчика.
— Это у вас в Алабаме так моджо развеивают, — сказал Пиджак. — Прошлый век. В Южной Каролине кладешь вилку под подушку и расставляешь ведра воды на кухне. Этим любую ведьму шуганешь.
— Не-а, — сказал Сосиска. — Обмакни собачий зуб в кукурузную кашу и носи на шее.
— Не-а. Взойди на холм с руками за головой.
— Сунь ладонь в банку кленового сиропа.
— Брось за порог посевную кукурузу и шелуху от фасоли.
— Десять раз перешагни через шест задом наперед.
— Проглоти три камешка…
Так они разорялись несколько минут, меряясь способами прогнать ведьм, обсуждая моджо, пока вокруг кипела современная жизнь величайшей метрополии в мире. На земле ревели бруклинские автомобили. В ратуше в двадцати кварталах от них президент Бруклинского боро принимал Нила Армстронга — первого человека на Луне. Во Флашинге, что в Квинсе, «Нью-Йорк Метс», бывшие бейсбольные мальчики для битья, а теперь — звезды, разогревались перед игрой на стадионе «Ши» под взглядами телекамер и пятидесяти шести тысяч человек на трибунах. В манхэттенском Верхнем Вест-Сайде Белла Абзуг, эксцентричная еврейская конгрессвумен, обсуждала со спонсорами баллотирование в президенты. Тем временем два старика в подвале хлестали самогон и состязались в моджо:
— Никогда не отворачивайся, когда мимо скачет лошадь…
Вот тебе чекушка для черной макушки.
В пятнадцать его открыл для себя медвуз, когда первые из его множества недугов собрали силы для атаки. В восемнадцать из-за заражения крови лимфоузлы раздулись до размера стеклянных шариков. Вернулась корь наряду с другими болезнями, почуявшими поживу в виде обреченного на смерть обормота и заскочившими в его тело на огонек: скарлатина, болезнь крови, обостренная вирусная инфекция, эмболия легких. В двадцать недолго пробовала свои силы волчанка, но сдалась. В двадцать девять его брыкнул мул, повредив ему правую глазницу, после чего Пиджак тыкался в стены еще несколько месяцев. В тридцать один поперечная пила отхватила ему левый большой палец. Восторженные студенты-медики посадили палец обратно семьюдесятью четырьмя швами и вскладчину купили Пиджаку в подарок подержанную бензопилу, которой он благополучно отхватил себе большой палец на правой ноге. Этот приживили тридцатью семью швами, в результате чего два студента прошли конкурс на интернатуру в больницах на Северо-Востоке и оттуда прислали ему столько денег, что хватило на второго мула и охотничий нож, которым он случайно перерезал себе аорту, пока свежевал кролика. В этот раз он свалился без сознания и чуть не умер, но был срочно доставлен в больницу, где три минуты пролежал в операционной мертвым и ожил, когда хирург-интерн воткнул ему щуп в большой палец на ноге, отчего Пиджак подскочил, матерясь на чем свет стоит. В пятьдесят один год сделала последнюю попытку корь и тоже сдалась.
Жители Коза не знали, что на деле Каффи Джасперу Ламбкину — так в действительности звали Пиджака — смерть предсказывали задолго до его переезда в Коз-Хаусес. Когда семьдесят один год назад он издал свой первый крик в Поссум-Пойнте, штат Южная Каролина, повитуха в ужасе наблюдала, как в открытое окно влетела птица и пропорхала над головкой младенца, а потом снова вылетела: дурной знак. Повитуха объявила: «Вырастет идиотом», — передала ребенка матери и скрылась — перебралась в Вашингтон, где вышла замуж за сантехника и больше никогда не принимала роды.
Казалось, неудачи ходят за ребенком по пятам. Малыш Каффи пережил колики, брюшной тиф, корь, свинку и скарлатину. В два года он уже переглотал все: игровые шарики, камешки, грязь, ложки, а раз засунул в ухо половник, который пришлось извлекать врачу в больнице при Колумбийском университете. В три года, когда ребенка пришел благословить местный молодой пастор, ребенок срыгнул на его чистую белую рубашку чем-то зеленым. Тот объявил: «Он накоротке с дьяволом», — и уехал в Чикаго, где оставил церковь, начал петь блюз под псевдонимом Тампа Ред и записал мощнейший хит «Накоротке с дьяволом», после чего умер в нищете и безвестности и скрылся во тьме истории, всемирно увековеченный в музыковедении и университетских курсах по рок-н-роллу, боготворимый белыми авторами и музыкальными интеллектуалами за классический блюзовый хит, заложивший основу сорокамиллионнодолларовой империи «Госпел Стэм Мюзик Паблишинг», от которой ни он, ни Пиджак не дождались ни гроша.
