какие были, Улбосын. — Я не Улбосын! Сколько раз повторять? Я — Катя. — Улбосын, Улбосын. А если Наинка снова родит девочку, будет Кыздыгой. — А Кыздыгой что значит? — Кыздыгой переводится как «перестань рожать девочек». — А кого надо рожать, чтобы дали нормальное имя? — Катя села расплетать косички. — Мальчиков, конечно! Сыновей! — Фу-у-у! Мальчишки такие противные.
Она ловила себя на мысли, что больше всего на свете хочет отмотать время и никогда не заводить семью. Не рожать детей. Не готовить обеды и ужины, не стирать и не гладить одежду. Не подстраиваться под мужа и его родственников.
Серикбай хотел коснуться своей груди, но наткнулся на большую ветку, будто теперь он сам стал деревом. Больным и старым деревом, которое спилили и толкнули, чтобы оно наконец свалилось. Серикбай хотел еще раз взглянуть на лицо Маратика, но увидел перед собой только заплаканную Катю в несуразном нарядном платье.
Она поняла, что человек слышит лишь малую часть того, что звучит вокруг него. Соловьиная трель, даже если ее перекрывает треск гравия под колесами, остается соловьиной трелью. Никто, когда закрывает кухонный ящик со столовыми приборами, не обращает внимания, что ложки звенят, будто клавесин. Сильный ливень звучит как рев мотора, а небольшой дождь — как помехи в старом телевизоре. Бульон в кастрюле бурлит как ворчливый старик, пыхая крышкой, а чайник кипит с интонацией возмущения. Каждая ступень лестницы имеет свой голос, верхняя скрипит басовито, а четвертая повизгивает. И если это знать, то, услышав характерный звук и поняв, на какую ступень бабушка поставила ногу, можно успеть спрятать книжку, которую Катя тайком читает с фонариком.
