Со мной происходит истерика или жизнь, энтузиазм, похожий на суицид. Я не держусь, а ты продолжай, держись, чтобы святым отцам не отдать концы. Мы молодцы – смеемся, идем в кино, вечерами считаем пропущенные звонки. У нас нет сердец, зато есть глазное дно, стальные нервы, смещенные позвонки. Каждый готов – задачу, вопрос и блок, каждый стремится остаться в живых с утра. Давай успокоим внутренний диалог – аэропорт, билеты, давно пора.
Со мной происходит посадка, полет, привет, со мной происходят любимые города, за самой темной ночью приходит свет, за каждым прощай начинается навсегда
Из всех твоих дорог, из всех моих молитв, из детских голосов, звенящих в тишине, мы соберем наш род по правилам любви у северных лесов, сильней которых нет. Когда, разрушив смерть, мы встанем на скале, вернувшие мирам и веру, и покой, позволь мне посмотреть сквозь сотни долгих лет на тех, чей главный страх узнать меня – такой
На Балтике антракт – безвременье, покой, октябрьская тишь, святое межсезонье. Бросай себя в песок да гладь волну рукой и прячься янтарем в сосновый старый сонник. Среди его страниц – смолистых и сухих – уже который век укрыты от забвенья приснившиеся нам и музыка, и стих, и неслучайных встреч серебряные звенья. Среди его страниц мне тихо и светло, и нет иного дня, чем этот, невесомый. И море, как слюда, и небо, как стекло, и мир не сотворен, а только нарисован.
Женщина * * * Рассказать тебе о моей катастрофе, девочка? Показать полигон, что ядерным взрывом выжжен? Сквозь огонь или медные трубы? Но это мелочи. А из крупных купюр остается простое: выжить. И ведь не было боя, снаряды дождем не падали, не атака пришельцев, не новая мировая. Это мы отравляли наш воздух, дышали ядами, друг от друга себя потихонечку отрывая, лоскутками обвисшей кожи сходили, клочьями, даже тело июня пахло сожженным августом.
Страница, на которой ты можешь написать подсказки и пожелания своей вечной юной части души.
Ты девочка. Стремительная и влюбчивая, пылкая и непостоянная, легкая и мечтательная. Ты можешь не знать, чего ты хочешь, и хотеть того, что создано твоим воображением, можешь опережать события и никуда не торопиться, ты умеешь быть разной и не знаешь, какая проснешься завтра. Ты видишь все краски мира, слышишь всю его музыку, ты сама – мелодия, полет, рифма.
Юная, легкая девочка, солнечное смеющееся дитя, ты всегда живешь во мне.
Отебе, пожалуй, не стоит писать ни строчки, потому как в словах обоим ужасно тесно. Поскорее бы время сдвинулось с мертвой точки. Что за точкой – мне доподлинно не известно.
Я порой предполагаю в порядке бреда, что за точкой начинается шум прибоя. Я же чувствую, я чую, иду по следу, небо в море отражается голубое. Ты сидишь у края мира, у кромки моря, прикурив, глядишь на воду завороженно. «Между прочим, – говоришь ты, и я не спорю, – ведь к чужим мужьям не приходят чужие жены. Если ты стоишь сейчас за спиной и слышишь, если я сижу и знаю о том, что будет, значит, мы намного дальше, намного выше, не мужья, не жены, даже почти не люди. Между прочим, – говоришь ты, но губы сжаты, все слова идут потоком, минуя воздух, – мне не важно, как узнала ты, как пришла ты. Я придумал мир, и мир для тебя был создан. Дольше века я прождал тебя у прибоя, длился день, клубился дымом над вечным морем».
