А мужчинам достаточно того, что у них есть член, а когда от него отрезают кусочек, то устраивают пиршество и зовут родственников. А особенности женской физиологии — это грязно и не для разговора за столом.
Мне и самой стыдно писать о таком, но я должна была это сделать, потому что несчастным голос нужен больше, чем счастливым. Я буду говорить от лица женщины, у которой замер плод, у которой он родился раньше срока, которую бросил муж, которую муж бьет, от лица женщины, на которую накричала акушерка, от лица той, что умерла в родах.
Почему такой естественный для всех млекопитающих самок процесс так мучительно дается людям? Никогда не слышала, чтобы тигрица не смогла кормить из-за размера сосков или чтобы у зебры случился лактостаз и она умерла от мастита.
И дело не в том, что они меня не любили, были слишком строгими или как-то травмировали в детстве. Как раз наоборот, они любили меня каждый час каждого дня. За заурядную внешность, за средние оценки, за грошовые достижения — меня очень любили. А я в ответ родила им недоношенную внучку. Не специально, но разве это важно? Я додумала за них стыд и мысленно переживала его.
Привет! Как дела? Нас, может, завтра выпишут, подготовь, пожалуйста, желтый зимний кокон, шапочку и шарф. А еще нужно будет в нашей ванной поставить мои любимые свечи и
А если много думать в роддоме, становится совсем грустно. Тут, наверное, как в колонии, легче просто следовать каждодневной рутине.
Язык — это не набор слов и значений. Это живой организм, со своей волей, душой и характером
Я радовалась тому, что никогда не буду невесткой в такой семье. Скорее всего, эта женщина и сама прожила под гнетом своей енеконды. Так мы с подругами назвали свекровок-монстров. От казахского «ене» — свекровь — и анаконды. А теперь ее очередь мучить молодую кровь, ее очередь ломать хребты и отрывать крылья. Потому что жестокость порождает жестокость. В моей голове это совершенно не укладывалось. Если бы меня всю жизнь унижали и били, стала бы я так же вести себя со своими детьми или с невесткой? Точно нет… и тут же мелькнула мысль: не зарекайся. Наверное, это от лукавого.
Одно время я пробовала говорить на казахском, но столько выслушала насмешек о своем акценте, от которого «уши режет». Странно, когда я учила французский, немецкий или английский и тоже делала ошибки, надо мной никто не смеялся, окружающие поддерживали, хвалили, ласково исправляли какие-то фразы и объясняли, почему сказать нужно было так, а не иначе.
Судьба казахского сложилась незавидно. В советское время, если ты хотел кем-то стать и кем-то быть, говорить нужно было по-русски, чисто и без акцента. Образование, радио, телевидение были на русском. Мои родители говорили по-русски, хотя папа так же хорошо владел и казахским. Но литературный казахский был вытравлен, раскулачен, расстрелян и выдворен по лагерям. Крох бывшей образованной элиты было слишком мало для сохранения литературного наследия. Приезжие говорили на другом казахском: простом, бытовом, да и тот травили как тараканов, как чуму. А потом, когда СССР не стало, оказалось, что мы нация, лишенная своего языка. А вернуть язык — сложнее, чем поднимать целину. Это вопрос менталитета, культуры и не одного поколения. Язык — это не набор слов и значений. Это живой организм, со своей волей, душой и характером. Это я поняла, когда училась на филолога в Сорбонне. Меня вырастили на русском, я училась и читала по-русски. Казахский был для меня чередой мучительных пересказов, тоннами сложных грамматических правил, заучиванием падежей и стихов, смысла которых я не понимала.