С другой стороны, спектакль чрезвычайно важен для понимания творческой личности Марка Захарова во всем объеме. В середине 80-х годов Захаров был в расцвете сил, в возрасте, когда Немирович-Данченко репетировал «Братьев Карамазовых», Мейерхольд – «Ревизора», а Товстоногов – «Мещан», в возрасте, когда большой художник во всеоружии опыта ставит себе новые, разнообразные и максимальные задачи. Приступая к репетициям «Трех девушек в голубом» параллельно с «Юноной и Авось», Захаров как бы раскрыл перед нами разные, почти взаимоисключающие стороны своего дарования. Поэтический спектакль, исключающий быт, и спектакль, насквозь бытом пронизанный; красивая поэтическая легенда и неприглядная житейская проза; условность сценического языка и конкретность жизни на сцене; три солиста в окружении хора и ансамблевый спектакль, где сольная партия есть у каждой эпизодической роли; каскад постановочных эффектов и тихий, медлительный спектакль, изображающий течение жизни, – можно было бы до бесконечности перечислять принципиальные отличия эстетики и поэтики обоих спектаклей, принадлежащих не разным периодам творчества режиссера, но одному! Это обстоятельство стало свидетельством как разнообразия возможностей Марка Захарова, так и показателем переходности времени, когда они зарождались, временем завершения и зарождения разнонаправленных тенденций. Чуткий к изменениям в духовном климате, Захаров писал тогда о том, что театр постановочного эффекта уступает дорогу театру, основой которого является «жизнь человеческого духа» на сцене, – в устах Захарова признание весьма знаменательное. Так вот, «„Юнона” и “Авось”» был и остается спектаклем, демонстрирующим изумительный набор постановочных эффектов, – высшая точка целого направления в театре. «Три девушки в голубом» стали преддверием нового этапа в истории театра, первым вестником которого был такой спектакль, как «Взрослая дочь молодого человека» в постановке Анатолия Васильева.