Мирабель могла бы высвободиться из его объятий: он слишком благороден, чтобы удерживать ее против воли, но она почему-то не сопротивлялась.
С тех пор как они встретились, он по частицам забирал ее сердце; еще немного – и завладеет им полностью. Она понимала, что на сей раз ее ожидают значительно большие страдания, чем те, что пришлось перенести много лет назад.
– Простите меня, – прошептала Мирабель, уткнувшись в его плащ.
Он отстранил ее, отпустил на шаг и, удерживая на расстоянии вытянутой руки, глядя в лицо, жестко проговорил:
– Письмо Гордмору было чудовищным ударом, нанесенным исподтишка. Если бы я не знал тебя лучше, то подумал бы, что ты специально соблазнила меня, чтобы заставить всех думать, будто я психически нездоров.
– Ах нет, вы ошибаетесь! – воскликнула Мирабель. – Ей-богу, то, что я говорила вам, было чистой правдой.
– Что именно? Что испытываешь ко мне сильные чувства.
– Да, но разве от этого кому-нибудь стало лучше? Они ведь не заставят забыть про этот ваш проклятый канал: он все равно будет проложен. Вы все испортите, наши с мамой труды пойдут насмарку. Это причинит мне невыносимую боль.
У нее перехватило дыхание, а глаза наполнились слезами.
– Значит, это работа твоей матери, – произнес он задумчиво мгновение спустя.
Мирабель кивнула, не в силах произнести ни слова. Она никогда не плакала прилюдно. Слезы – это слишком личное, да и мужчин они только раздражают, заставляя испытывать неловкость или смущение.
Алистер отпустил ее, отошел в сторону и некоторое время вглядывался вдаль, потом вернулся к ней и взял за руку.
– Значит, насколько я понимаю, ландшафт спроектировала она?
– Моя мать была необыкновенно талантлива, – сказала она, взяв себя в руки. – И могла бы