Я поспешил на студию. Почему нет объявлений? Почему никто не пытается подбодрить население и остановить этот массовый исход? Но двери центра радиовещания были заперты. Руководство станции покинуло город, остались одни кассиры, вместо всех предупреждений спешно выплачивавшие сотрудникам и музыкантам жалование за три месяца.
Я поймал за руку одного из старших администраторов:
– И что нам теперь делать?
Он посмотрел на меня невидящим взглядом, и на его лице появилась презрительная усмешка, сменившаяся гримасой злобы. Он вырвал свою руку из моей.
– Не всё ли равно? – выкрикнул он, безразлично пожал плечами и шагнул за порог, яростно хлопнув дверью.
Это было невыносимо.
Никто не мог отговорить всех этих людей бежать. Громкоговорители на фонарях смолкли, никто не убирал грязь с улиц. Грязь – а может быть, панику? Или стыд за бегство по этим улицам вместо сражения?
Город внезапно утратил достоинство и уже не мог восстановиться. Это и было поражение.
В крайнем унынии я вернулся домой.
На следующий вечер первый немецкий снаряд упал на дровяной склад напротив нашего дома. Окна магазинчика на углу, так заботливо заклеенные бумажными полосками, вылетели первыми.