– Я знаю, что вы провели полицию по кабинету, но не могли бы вы сделать еще раз, мадемуазель…
Она снова вздохнула, еще полистала бумаги – первостепенной важности, несомненно, и встала из-за стола, направляясь к двери в кабинет Мута.
– Мадемуазель Захари, Одри, – произнесла она наконец. Перевела дыхание. – Ничего не пропало, как я уже говорила комиссару. Самый ценный предмет – ваза Галле, и она на месте.
– Вы уверены, что та же самая? – спросил он.
Секретарша рассмеялась.
– Конечно! И вообще, – добавила она, закатив глаза, – вазы Галле не столько стоят, чтобы вор платил за фальшивку. Я изучала историю искусства, – пояснила она, хотя никто не спрашивал.
Верлак промолчал, потому что понятия не имел, сколько может стоить ваза Галле. Он вспомнил, что видел их в Малом дворце в Париже, но даст ли себе кто-нибудь труд такую воспроизвести? Он лично думал, что они стоят кучу денег.
– Вы были на приеме вчера вечером?
– Bien sûr[7]. Я уже говорила комиссару и дала ему список гостей.
– Долго ли вы там оставались?
Мадемуазель Захари подбоченилась.
– Я? Где-то до одиннадцати вечера. – Голос ее слегка дрогнул, и Верлак это немедленно отметил. Или нервничает – или в чем-то виновата.
– И направились оттуда прямо домой?
– Нет. Мы с моим молодым человеком встретились в баре «Золя». Там засиделись далеко за полночь, а оттуда домой. – Снова ее голос чуть просел, и она добавила: – Ушли около двух ночи, можете спросить тех, кто там работает.
– А пост дуайена… какой там срок пребывания? Четыре года, пять?
Мадемуазель Захари засмеялась:
– Пожизненно. Но вряд ли его убили ради…
– Всего хорошего, – перебил Верлак, заканчивая беседу.
Не поблагодарив, он как можно медленнее вышел из ее кабинета. Терпеть ее присутствие он больше не мог, а некоторые ответы будут, как он надеялся, завтра к утру.
Обернувшись, он сказал:
– И моему сотруднику принесите кофе.
Она снова вздохнула, еще полистала бумаги – первостепенной важности, несомненно, и встала из-за стола, направляясь к двери в кабинет Мута.
– Мадемуазель Захари, Одри, – произнесла она наконец. Перевела дыхание. – Ничего не пропало, как я уже говорила комиссару. Самый ценный предмет – ваза Галле, и она на месте.
– Вы уверены, что та же самая? – спросил он.
Секретарша рассмеялась.
– Конечно! И вообще, – добавила она, закатив глаза, – вазы Галле не столько стоят, чтобы вор платил за фальшивку. Я изучала историю искусства, – пояснила она, хотя никто не спрашивал.
Верлак промолчал, потому что понятия не имел, сколько может стоить ваза Галле. Он вспомнил, что видел их в Малом дворце в Париже, но даст ли себе кто-нибудь труд такую воспроизвести? Он лично думал, что они стоят кучу денег.
– Вы были на приеме вчера вечером?
– Bien sûr[7]. Я уже говорила комиссару и дала ему список гостей.
– Долго ли вы там оставались?
Мадемуазель Захари подбоченилась.
– Я? Где-то до одиннадцати вечера. – Голос ее слегка дрогнул, и Верлак это немедленно отметил. Или нервничает – или в чем-то виновата.
– И направились оттуда прямо домой?
– Нет. Мы с моим молодым человеком встретились в баре «Золя». Там засиделись далеко за полночь, а оттуда домой. – Снова ее голос чуть просел, и она добавила: – Ушли около двух ночи, можете спросить тех, кто там работает.
– А пост дуайена… какой там срок пребывания? Четыре года, пять?
Мадемуазель Захари засмеялась:
– Пожизненно. Но вряд ли его убили ради…
– Всего хорошего, – перебил Верлак, заканчивая беседу.
Не поблагодарив, он как можно медленнее вышел из ее кабинета. Терпеть ее присутствие он больше не мог, а некоторые ответы будут, как он надеялся, завтра к утру.
Обернувшись, он сказал:
– И моему сотруднику принесите кофе.
