Больше, чем написанное, меня волновало то, что происходит с людьми в эпоху большого исторического шва. Я читала письма Цветаевой, совершенно не читая в них главного, я не осязала всей тяжести ее чемоданов, шероховатости веревки на ее шее в последнюю секунду, голода, сводившего ее живот в судороги, одиночества, от которого не поможет ни папироса, ни новый день. Попасть в мясорубку истории — совсем не романтично. Потому там, на грубоватом ее шве, всегда пахнет потом и кровью.