Отпив со стакана, Айко еле дошла до своей комнаты и закрылась. Она упала на колени.
«Это не правда, это не правда, это очередной кошмар…» — повторяла она себе.
Её стошнило. Айко закричала так громко, что её голос сорвался сразу, но этот крик потряс всё вокруг. Она прижала руки к голове, будто пыталась закрыться от реальности, но крик не утихал, становясь всё громче. Казалось, вместе с этим криком Айко потеряла часть себя — ту, что больше никогда не вернётся.
Слёзы стекали по пальцам, пока рыдания не начали душить её. Воздуха не хватало, комната казалась слишком тесной, а реальность — слишком несправедливой. Родители молча стояли за дверью, поражённые глубиной её боли.
Айко не выходила из комнаты целую неделю. Дверь была закрыта, свет в комнате — приглушённый. Она почти ничего не ела, иногда делая пару глотков воды, но даже это казалось ей ненужным усилием. Всё, что она могла делать, — лежать на кровати, уставившись в потолок или в пустоту перед собой. Порой комната наполнялась горькими слезами. Они вырывались внезапно.
В день похорон Айко не сдвинулась с места. Она отвернулась к стене, игнорируя все уговоры родителей. Оказаться среди людей, смотреть на прощание с Никой, слышать речи о ней — было выше её сил.
Через три дня после похорон у бабушки Ники случился сердечный приступ. Она умерла на реанимационном столе. Об этом ей сообщила мать.
«Цепная реакция, значит…» — подумала Айко.
«Кем же она была запущена? Никой, её матерью? Или начало заложено намного глубже?»
Айко пришло ясное, почти пугающее своей простотой осознание: отныне она будет жить только собственными желаниями, не тратя время на злость и сожаления.
«Это не правда, это не правда, это очередной кошмар…» — повторяла она себе.
Её стошнило. Айко закричала так громко, что её голос сорвался сразу, но этот крик потряс всё вокруг. Она прижала руки к голове, будто пыталась закрыться от реальности, но крик не утихал, становясь всё громче. Казалось, вместе с этим криком Айко потеряла часть себя — ту, что больше никогда не вернётся.
Слёзы стекали по пальцам, пока рыдания не начали душить её. Воздуха не хватало, комната казалась слишком тесной, а реальность — слишком несправедливой. Родители молча стояли за дверью, поражённые глубиной её боли.
Айко не выходила из комнаты целую неделю. Дверь была закрыта, свет в комнате — приглушённый. Она почти ничего не ела, иногда делая пару глотков воды, но даже это казалось ей ненужным усилием. Всё, что она могла делать, — лежать на кровати, уставившись в потолок или в пустоту перед собой. Порой комната наполнялась горькими слезами. Они вырывались внезапно.
В день похорон Айко не сдвинулась с места. Она отвернулась к стене, игнорируя все уговоры родителей. Оказаться среди людей, смотреть на прощание с Никой, слышать речи о ней — было выше её сил.
Через три дня после похорон у бабушки Ники случился сердечный приступ. Она умерла на реанимационном столе. Об этом ей сообщила мать.
«Цепная реакция, значит…» — подумала Айко.
«Кем же она была запущена? Никой, её матерью? Или начало заложено намного глубже?»
Айко пришло ясное, почти пугающее своей простотой осознание: отныне она будет жить только собственными желаниями, не тратя время на злость и сожаления.
