Вскоре, ощущая, что должная сила пришла ко мне — внутренняя пружина потребовала напора и подъема, — я почувствовала себя достаточно спокойно, чтобы обратить внимание на товарищей по сцене. Некоторые из них играли очень хорошо, в особенности — Джиневра Фэншоу, которая должна была кокетничать одновременно с двумя обожателями и справлялась с этим достойно восхищения: она, в сущности, пребывала в своей стихии. Я заметила, как раз или два она внесла в свое обращение некую особую нежность и подчеркнутую пристрастность ко мне — модному франту. С такой выразительностью и одушевлением она выказывала мне свою благосклонность, такие взгляды бросала в слушающую и аплодирующую публику, что мне, хорошо ее знающей, стало очевидно, что она играет для кого-то одного. Я проследила ее взгляд, ее улыбку, ее жест и вскоре обнаружила, что она, по крайней мере, выбрала красивую и редкостную мишень для своих стрел: прямо на их пути, ростом выше других зрителей и потому с большей вероятностью готовый встретить эти стрелы, стоял с видом сосредоточенного спокойствия не кто иной, как доктор Джон.