«Они отметили, например, что Соединенные Штаты в ходе своей короткой, но абсолютно империалистической истории постоянно провозглашали высшую добродетель, при этом регулярно нарушая обещания, и опускались до самого грубого материализма. Они наблюдали, что всем американцам нравилось ощущать себя последователями Томаса Джефферсона, но действовать в стиле Александра Гамильтона. Они заметили, что такие принципы, как всеобщее равенство людей, не относились ни к желтому человеку, ни к черному. Они обращали внимание на то, что доктрина самоопределения не распространялась ни на красных индейцев, ни даже на южные штаты. Они рассматривали "американские принципы и американские тенденции" не в терминах Филадельфийской декларации, а с точки зрения мексиканской войны, Луизианы, тех бесчисленных договоров с индейцами, которые бессовестно нарушались до того, как на них высыхали чернила. Они указывали, что еще почти на памяти живого поколения великая Американская империя была построена при помощи безжалостного насилия. Можем ли мы винить их, если они сомневались не столько в искренности, сколько в реальной применимости Евангелия от Вудро Вильсона? Можем ли мы укорять их, если они боялись, что реальная американская политика, когда придет время, приведет к отказу от ответственности за то, чтобы сделать американский идеализм безопасным для Европы? Можем ли мы удивляться, что они предпочли ясность своей старой системы расплывчатому идеализму новой, которую Америка отказывается применить даже к своему континенту?» [135]