Над дебаркадером ползёт чёрно-серое небо,

пожиратель стоит пирожков,

и дымятся лотков маслянистые недра,

и в крестовом походе летящего снега

я прочитываю: Петергоф.

Всё. Пора. Всё. Пора. Затолкать себя в тамбур.

Набирая и скорость и хруст,

пусть меха меж вагонами хрипло болеют катаром,

а на станциях двери, расфыркавшись паром,

останавливают вдали чернокуст.

Ради слова, растущего ветвью, энергией взрыва —

промахнувшись, бесспорно попасть, —

ради внутрислогового в суставах его перебива,

перелома, сращённого верно и криво,

я и трачу построчную страсть.

Разве речь одержимого не пробирает до дрожи,

и её осязаемый пыл

через голову смысла бросается на бездорожье

ослепительных чуждостей, но — и не тронутых ложью,

и исполненных сил.

Разве из черноты набегают огни Петергофа,

или это скорей

называние жизни, и тяжеловесные строфы,

и ворчанье с ворочаньем в шубе, сцепления грохот,

шаг вовне из разверстых дверей