Текстура нашей постели — хлопок (простыни), шерсть (одеяло), пух (подушки) — прильнула ко мне. Кровать, стены, вся комната, казалось, живут своей жизнью, в своей анархистской обветшалости. Почему эта обветшалость такая умильная и такая анархистская одновременно? Почему она так трогает? Почему вы не можете расстаться с тем, что истрепалось и годится только на выброс? Почему все сломанное и вроде бы ненужное шепчет вам: я здесь? И, как никогда, остро я ощутила рядом с собой, справа, присутствие маленького животного. А слева — старого ребенка. Оба крепко спали, наверное, им снились сны. А вокруг нас сумерки во всем своем великолепии. Если широко раскрыть глаза, чувствуется вибрация, будто хлопьями сыплются молекулы из мягкой тусклой бесконечности. Я долго сидела, чувствуя, как пульсирует наше существование, словно мы находились под защитой лесной голубки, укрывшись ее опереньем. Потом пошевелила рукой, с трудом, пальцами, с трудом, прищурилась, медленно наполнила легкие воздухом, расширяя их как можно сильнее, и сказала себе: мы живы, мы вместе дышим. И так будет. Мы будем жить нашим маленьким сообществом. We few, we happy few, we band of brothers