Хавьер утверждает, что мои крики были слышны даже в Большом Посёлке. А Каталина говорит, что, когда она услышала крик, шрам на её ноге разболелся, словно никогда и не заживал. Чего не знаю, того не знаю. Зато, кажется, знаю и о других вещах. Услышав мой крик, наша мать выронила корзину, когда уже подходила к двери приезжих. И яблоки покатились по площади, шоколадные конфеты прилипли к земле, а яйца, ох, яйца! Все они разбились о камни. Каталина вопила моей матери: «Подожди, я помогу тебе, Большая Лея! Подожди!» И ни она, ни моя мать не заметили, что Эстебан от испуга выстрелил себе из ружья в левую ногу, и струйка крови окрасила в тёмно-бордовый цвет валявшиеся на площади зелёные яблоки.

Не смотрите на меня, сеньор, не смотрите так.

Мой отец, наверное, многого не умел, но любить умел очень хорошо, уверяю вас. Когда я была маленькой, он водил меня к речке и поддерживал, чтобы я не поскользнулась на мокром мху на камнях. И он осматривал мои руки – нет ли там заноз. Потом он нёс меня домой на руках, а если с нами были Марко, или Каталина, или Хавьер, он и их неё на своей спине. Потому что мой отец походил на лошадь, но обращались с ним всегда, как с ишаком.