– Нет, Иван Николаевич был при мне только членом президиума, – ответил Пружников, недовольный тем, что я не дал ему договорить. – А вы откуда Ивана Николаевича знаете?
– Слышал о нем.
– Хороший мужик, – с чувством сказал Пружников. – Хоть и социально далекий, чуждый в смысле по классу, но мужик на ять, самостоятельный, строгий. Я с ним в одной казарме проживал. Очень культурный. Мне ребята рассказывали, что он раньше даже с поэтами водку пил. Он и сам-то вроде поэта: песни там, стихи всякие сочинял. Пьесы для актеров переписывал набело…
Во время обыска были изъяты не только злополучные часы, но и альбом со стихами. Я извлек его из сейфа и протянул Пружникову:
– Вот, кстати. Возьмите. Все забываю вернуть. Наверно, память об Иване Николаевиче?
– Нет, не память. Это я сам переписывал, ну и Леха. Здеся все коряво, посмотреть не на что. А Иван Николаевич писал, будто шелком шил: буковка к буковке…
– Вот так? – Я положил перед Пружниковым лист из ученической тетради, обнаруженной в материалах для доклада Шамрая.
– «Здорово, избранная публика, наша особая республика!» – прочел Пружников и ухмыльнулся. – Вроде, как он… Он, точно. Буковка к буковке. Мне бы так вырисовывать. Ишь завитушки какие!
Я поинтересовался у Пружникова, поддерживает ли он связь с Зайковым.
– Письма? Нет… На письма я не мастак.
– А в трест шофером вам Зайков помог устроиться?
Пружников удивленно вскинул на меня глаза:
– На работу? Так он же к нашему тресту никакого касательства не имеет. Он же при Советской власти до заключения по военно-интендантской линии работал.
Кажется, Пружников действительно не подозревал, что жена его соловецкого знакомого служила секретарем у Шамрая.
Беседы наши проходили по вечерам, после работы. Именно беседы, а не допросы. Так, по крайней мере, они воспринимались Пружниковым, который никак не мог прийти в себя после пережитого. Да и не только им. Заглянувший ко мне в кабинет на огонек Фуфаев после ухода Пружникова с ехидцей сказал:
– Будто братья родные.
– Ну, мы все родственники… По Адаму.
– Это верно, – согласился Фуфаев. – А парень здоровый, одним пальцем раздавит. – И, глядя куда-то в сторону, сказал: – Что-то Ревиной давно не видно…
Я ничего не ответил.
– Слышал, развелись?
– Если слышал, то чего спрашиваешь?
– Да так, к слову…
Тогда его вопросу я особого значения не придал.
– Слышал о нем.
– Хороший мужик, – с чувством сказал Пружников. – Хоть и социально далекий, чуждый в смысле по классу, но мужик на ять, самостоятельный, строгий. Я с ним в одной казарме проживал. Очень культурный. Мне ребята рассказывали, что он раньше даже с поэтами водку пил. Он и сам-то вроде поэта: песни там, стихи всякие сочинял. Пьесы для актеров переписывал набело…
Во время обыска были изъяты не только злополучные часы, но и альбом со стихами. Я извлек его из сейфа и протянул Пружникову:
– Вот, кстати. Возьмите. Все забываю вернуть. Наверно, память об Иване Николаевиче?
– Нет, не память. Это я сам переписывал, ну и Леха. Здеся все коряво, посмотреть не на что. А Иван Николаевич писал, будто шелком шил: буковка к буковке…
– Вот так? – Я положил перед Пружниковым лист из ученической тетради, обнаруженной в материалах для доклада Шамрая.
– «Здорово, избранная публика, наша особая республика!» – прочел Пружников и ухмыльнулся. – Вроде, как он… Он, точно. Буковка к буковке. Мне бы так вырисовывать. Ишь завитушки какие!
Я поинтересовался у Пружникова, поддерживает ли он связь с Зайковым.
– Письма? Нет… На письма я не мастак.
– А в трест шофером вам Зайков помог устроиться?
Пружников удивленно вскинул на меня глаза:
– На работу? Так он же к нашему тресту никакого касательства не имеет. Он же при Советской власти до заключения по военно-интендантской линии работал.
Кажется, Пружников действительно не подозревал, что жена его соловецкого знакомого служила секретарем у Шамрая.
Беседы наши проходили по вечерам, после работы. Именно беседы, а не допросы. Так, по крайней мере, они воспринимались Пружниковым, который никак не мог прийти в себя после пережитого. Да и не только им. Заглянувший ко мне в кабинет на огонек Фуфаев после ухода Пружникова с ехидцей сказал:
– Будто братья родные.
– Ну, мы все родственники… По Адаму.
– Это верно, – согласился Фуфаев. – А парень здоровый, одним пальцем раздавит. – И, глядя куда-то в сторону, сказал: – Что-то Ревиной давно не видно…
Я ничего не ответил.
– Слышал, развелись?
– Если слышал, то чего спрашиваешь?
– Да так, к слову…
Тогда его вопросу я особого значения не придал.
