Бен Маркус в «Эпохе провода и струны» (пер. Олега Лунёва-Коробского) зашёл слишком далеко. Он создал пример языковой игры, в которой контекст используемых слов находится вне привычных категорий. И пусть вас не обманывают названия разделов, как «Еда» или «Дом», ведь Маркус постоянно использует прототип, абстрактный образ, воплощающий множество сходных форм одного и того же паттерна, для наименования своих положений, где уточняющие определения противоречат друг другу и заставляют рябить каждое последующее положение. Аргумент в начале книги даёт обещание, что наиболее важные истины будут зафиксированы. И это так, если согласно Витгенштейну видеть в невозможности говорить о чём-то – прямое и радикальное указание на пограничное. Единственное, что можно обозначить с уверенностью, – так это, что общая для всех имён непривычность определяет эффект разлада. Провода и струны, шары и псы, дома и отцы отскакивают друг от друга, производя холодную мелодию, сопровождающую человеческий удел, а их общая связанность носит техногенно-религиозный оттенок, где только вера в то, что провод имеет основание, насыщает электричеством жестокий перформанс жизни.

Легко поддаться рефлексу, где невозможность тотального уразумения заставляет руку произвести снисходительно-пренебрежительный жест – разрезать воздух надвое, определив границы поверх авторских. И каждый имеет право на подобное. Однако стоит вглядется в плавающую мозаику разряжённых эмоций, как насильственная природа языка предстаёт обнажённой и на каком-то уровне обезвреженной авторской спесью. Трепыхающееся тельце языка (притворно, естественно) разложено для нашего полусонного, но не менее испытующего зрачка.

Текст прекрасно дополняют высокочастотные иллюстрации Кэтрин Морган, служащие перевалочным пунктом для мятущегося интерпретатора и одновременно ловушкой готовых образов, частица понимания дезинтегрируется с большей красотой под двойным искусственным освещением от текста и картин. А заключающая книгу обзорная статья Стаса Кина даёт понять, что мы зашли в лабораторию даровитого исследователя, последующие опыты которого позволили отлить язык в формы доселе невиданные. Промолчим в честь этого.