В комнате стояла такая тишина, что казалось, здесь умер сам звук. Мониторы мигали одинокими зелёными точками — словно моё сердце, которое отчаянно цеплялось за последний такт, не решаясь остановиться.

Вебер сидел, опершись локтями о колени, и неподвижно смотрел в пол. А я стояла у стены, сжимая кулаки до белых костяшек, будто в них ещё таилось решение, хотя всё было решено.

— Ты ведь знала, что не справишься, — сказал он тихо, почти сочувственно. — Всегда знала.

Его голос был прежним — спокойным, ровным, без явной угрозы. Но что-то в нём теперь надломилось, как звук стекла, если по нему осторожно провести ногтем. Я не ответила.

Мой взгляд блуждал по его лицу — чужому, но до ужаса родному, как пейзаж, где когда-то произошла трагедия.

— Я не убил тебя, — сказал он. — Хотя следовало.

— Я тоже, — ответила я.

Он чуть улыбнулся, устало, будто признавая нашу горькую ничью.

— Значит, мы квиты.

Я кивнула.

Он поднялся, подошёл ближе. Протянул руку — не для того, чтобы прикоснуться, а чтобы обозначить точное расстояние между нами.

— Всё будет хорошо, Лара. Мы начнём заново. Без хаоса. Без ошибок.

— Без людей, — прошептала я тихо.

Он будто не услышал. Просто взял меня за плечи, мягко, почти бережно, словно хрупкую вещь, которую нельзя разбить. В его прикосновении не было страсти, только контроль — отточенный, ледяной, неоспоримый.

Я не сопротивлялась.

Просто стояла, чувствуя, как внутренняя пустота становится плотной и устойчивой, как ровная линия на мониторе. За стеклом гудела Система — вечная, безошибочная, бездушная.

И лишь в отражении на тёмном экране я увидела нас: две фигуры, стоящие рядом — слишком близко для врагов и слишком далеко для того, чтобы быть единым целым.