Сто лекций с Дмитрием Быковым

Эта книга — первая часть четырёхтомника, посвящённого русской литературе двадцатого века. Каждая глава — страница истории глазами писателей и поэтов, ставших свидетелями главных событий эпохи, в которой им довелось жить и творить. В первый том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Чехов, Горький, Маяковский, Есенин, Платонов, Набоков и другие.

Во второй том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Булгаков, Мандельштам, Пильняк, Ильф и Петров, Набоков и других.

В третий том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Эренбург, Пастернак, Вознесенский, Солженицын, Шаламов, и другие.

В этот том вошли лекции о произведениях таких выдающихся личностей, как Айтматов, Аксёнов, Бродский, Петрушевская, Окуджава, Пелевин, Акунин и другие.

1945 год, Александр Твардовский, «Василий Теркин».

«Теркин ― это действительно герой, который невозможен вне войны, как невозможна рыба вне воды. На самом деле он до войны растворялся в массе, было непонятно, кто он такой и как его зовут. Возможно, он жил какой-то мирной жизнью и у него даже была биография, но ее отрезало с началом войны. После 1945 года у него, возможно, будет какое-то продолжение, он вернется, хотя мы не знаем ничего: ни жены, ни матери, ни семьи. Что-то у него будет, но это будет другой человек».

1947 год, Виктор Некрасов, «В окопах Сталинграда»

«Это роман о том, как интеллигентному человеку на войне хорошо. А почему ему на войне хорошо? А потому что на войне надо бояться только врага, и понятно, где враг, не надо бояться начальства. Больше того, там есть даже эпизод, когда солдаты сумели настоять на том, что начальство повело себя неправильно, оно придумало неправильный план наступления, а можно было сохранить этих людей. И они добились все-таки морального осуждения и партийного взыскания тому командиру, который принял в бою неверное решение. Потому что солдат в бою начинает соображать лучше командира, по крайней мере, не хуже. Как раз роман Некрасова о том, как люди на войне становятся профессионалами. И это роман о том, как они получают наслаждение от своей храбрости, своего профессионализма, своей выносливости».

1939 год, Лидия Чуковская, «Софья Петровна».

«Лидия Чуковская — это человек, который со своей моральной высоты имеет моральное право рассказать о Софье Петровне, о человеке большинства. Софья Петровна, машинистка, добрая, славная женщина, из бывших, из старых времен. У нее есть единственный сын, она вложила в Колю своего все, что могла и все, что умела, и всю любовь свою. Колю арестовали, арестовали за глупость какую-то, за вечеринку, на которой он что-то не то сказал. И Софья Петровна начинает верить в то, что арестовали его по делу. Софья Петровна перестает за него бороться, она понимает, что такое время. И большинство людей таких. Вот это самое ценное в повести Чуковской, помимо того, что это прямой репортаж из 1939 года, это вещь, написанная о представителе большинства. Два таких есть текста в русской литературе, второй — «Один день Ивана Денисовича».

1924 год, Исаак Бабель, «Конармия».

«В мире «Конармии», в страшном мире все друг другу чужие. Это мир непоправимых разделений. Бабель (Лютов) ― чужой конармейцам, поляки чужие казакам, евреи чужие всем. Массовым истреблением евреев все опять заканчивается. Это мир, в котором нет никакой общей платформы, не о чем договориться. Самое страшное разделение показано, пожалуй, в рассказе «Иваны», где дьякон Иван, дезертир, попадает в лапы тому же самому Ивану Акинфиеву, который везет его в трибунал, но ясно, что он замучает его сам по дороге. Дьякон симулировал глухоту, и теперь Акинфиев все время стреляет у него над ухом из пистолета с тем, чтобы вызвать у него глухоту. Страшная мольба дьякона «Отпишите супруге моей в Касимов, пущай она плачет обо мне». Вот это два лика России: зверский лик Ивана Акинфиева и кроткий лик дьякона. Между ними не может быть ничего общего, никакой общей платформы нет. Россия непоправимо чужая для всех и все непоправимо чужие друг другу. Это, собственно говоря, и есть главная мораль «Конармии».

1997 год, Борис Акунин, «Азазель»

«У Акунина есть своя сверхидея, и эта сверхидея сформулирована была позже в «Тайном советнике». Но «Тайный советник», здесь, конечно, особенно важно, почему? Вот он пытается понять, почему в России талантливые люди всегда находятся в оппозиции к власти, а бездарные радостно к ней бегут. Почему власть нуждается прежде всего в бездарях? На этот вопрос можно отвечать очень долго. Я думаю, что он ответил. Но по большому счету, ответ очевиден, потому что власть нуждается в консервации реальности, а талантливые люди нуждаются в прогрессе. Но в «Азазели» тоже ведь поставлен на самом деле тот же самый вопрос, почему власть в России не заинтересована в талантах? Почему в любом случае она заинтересована в консерваторах?»

1995 год, С. Витицкий, «Поиск предназначения»

«Книгу они выдумывали вдвоем, но писал её Борис Натанович, во многих отношениях разбираясь с собственным прошлым. Это тоже автобиографический роман, как и большинство последних текстов писателей-шестидесятников. Правда, ещё после этого Борис Натанович тоже на личном опыте написал блистательный роман «Бессильные мира сего», который стал эпилогом творчества Стругацких. Но тем не менее в этих автобиографических мотивах видно сведение счетов не столько с собственной молодостью, её заблуждениями, но и, скорее всего, с иллюзиями, которые питали молодые Стругацкие на протяжении шестидесятых и отчасти даже семидесятых. «Поиск предназначения» ― это исключительно жестокая книга, книга, которая разделывается с девяностыми годами тоже с исключительной честностью и прямотой».

1987 год, Анатолий Рыбаков, «Дети Арбата»

«Вообще считалось, что книга Рыбакова советская, что она написана суконным советским языком, что герои ее правильные, и, в общем, она имела некоторую ценность только как стенобитный таран, который пробил советскую цензуру. И только сейчас неожиданно, приходит третья волна популярности «Детей Арбата». И как был в свое время реабилитирован сам Рыбаков за свой героизм на фронте, в 1946-го с него была снята судимость полностью, и он был реабилитирован, а окончательно это было оформлено в 1960 году, когда и вина его была признана несуществующей, так реабилитируется сейчас его главная книга. Реабилитируется потому, что рассказывала-то она, как выяснилось, вовсе не о Сталине, а рассказывала она об уникальном советском поколении, летописцем которого остался один Рыбаков. Очень мало кто уцелел из этих людей, и именно потому приходится сегодня именно по его свидетельствам реконструировать это гениальное поколение, догадываться о том, что оно могло бы сделать, если бы его не швырнули в топку войны».

Место Валентина Григорьевича Распутина в русской литературе уникально. Это человек, почти гениальную одаренность которого признавали и почвенники-патриоты, и западники-горожане… Распутин не описывает борцов, он описывает людей, героически несущих свой крест. Вот этот Иван Петрович, он не может остановить пожара. Он страстотерпец, и настоящая Россия, по Распутину, из таких и состоит. Если человек умеет что-то организовать, это для него всегда подозрительно, а вот если он умеет терпеть и страдать, это, по Распутину, русская душа.

1984 год, Александр Шаров, «Смерть и Воскрешение А.М. Бутова»

«Когда я читал роман, я все время не мог понять, как книга такой мощи тридцать лет лежала в столе. Мы все бегали, говорили, где литература, нет литературы. А эта книга лежала, и никто не хотел ее печатать. И понадобилось [его сыну] Владимиру Шарову стать знаменитым писателем, понадобилось России выбраться кое-как из девяностых, чтобы вот это удивительное произведение нашло своего издателя».

1983 год, Виктория Токарева, сборник «Ничего особенного»

«В повести «Ничего особенного», которая и дала заглавие этой её третьей книжке и, собственно говоря, дала ей статус крупного прозаика, как раз довольно много особенного происходит. Это повесть о том, как женщина, вот эта Марго, Маргарита Полуднева несколько раз чуть не погибла, а в результате осталась без любви, без смысла, без всего.

Мрачная довольно история, очередная история, очень характерная для 1983 года ― о доброй и сильной женщине и талантливом, но слабом мужчине… Все эти мужчины, зависшие между небом и землей, и эти женщины, которые ходят по земле, как бы летая, вот эти женщины ангелические совершенно ― это нормальная коллизия для 1983 года, потому что это время сильных женщин и слабых мужчин».

1981 год, Василий Аксенов, «Остров Крым»

«Эта книга, в отличие от аксёновского «Ожога», написанного сложно, авангардно, полифонично, маскируется под именно боевик, и в этом её большая проблема. Да, она легко усваивается, да, она легко читается, но драма в том, что она на самом деле очень глубокое и серьезное высказывание, и не зря Аксёнов посвятил его памяти своей матери Евгении Гинзбург, главного человека в своей жизни».

1979 год, Галина Щербакова, «Вам и не снилось»

«Эта повесть, безусловно, сыграла некоторую роль спускового крючка, потому что именно с «Вам и не снилось» началась молодежная активность, программы «Спорклуб» и «12 этаж», фильм Быкова «Чучело». Именно с этого момента начался активный разговор о том, какая молодежь вырастет. И надо вам сказать, что молодежь эта, умная, интересная, была на самом деле довольно перспективной. Крах советского проекта не означал краха этого поколения. Годы до 1988-го были надеждой, что этим детям дадут сыграть свою роль, дадут реализоваться.

Только в 1991-м стало понятно, что пирамиду перестроить нельзя. И вот это поколение с перерубленной пополам судьбой так, в общем, и не состоялось. Осталось им только пересматривать фильм «Вам и не снилось» и слушать гениальную песню Алексея Рыбникова, которая осталась таким символом наших несостоявшихся надежд».

1975 год, Владимир Войнович, «Жизнь и необычайные приключения солдата Ивана Чонкина».

«По меркам 1975 года, роман Войновича, конечно, кощунство, но по меркам года 2017, когда мы с вами встречаемся, это государственная измена. За это время Победа успела превратиться в главную духовную скрепу. От правды о войне мы сегодня гораздо дальше, чем в 1975 году, и сказать ее нельзя, и потому, что ветеранов осталось очень мало, и они не в том возрасте, когда можно бороться за правду, но и потому, что эта правда никому не нужна. Вам же сказал уже министр культуры, что история движется мифами. Поэтому перечитывать сегодня первый том «Чонкина», а он самый известный, это примерно, как глотать гранату, очень странные ощущения вызывает эта книга».

1974 год, Александр Солженицын, «Архипелаг ГУЛАГ».

«Описывая Соловки, описывая Беломорканал, Солженицын замечательно разоблачает роль Горького, агитатора за эту переплавку, за подневольный труд, называет книгу о Беломорканале первой книгой, воспевавшей рабский труд. Конечно, он здесь хватает через край, потому что среди создававших эту книгу были и Зощенко, и Ильф с Петровым — ну приличные люди туда поехали. И сам Горький. Но для Солженицына конформизма нет. Он его ненавидит, для него это смертный грех. И всех, кто пытается приноровиться к мерзости, он ненавидит радикально, страшно. И, кстати говоря, это ничуть не противоречит его статьям про образованщину, про наших плюралистов, потому что для него все это люди, которые сосуществуют с палаческим государством, а с ним нельзя сосуществовать. Вот об этом написан «Архипелаг ГУЛАГ».

1951 год, Анатолий Суворов, «Рассвет над Москвой».

«Интересна, конечно, сама фигура Анатолия Сурова. Это человек удивительный, который дожил аж до 1987 года. Он не оставил в литературе практически никакого следа, и это закономерно, потому что он, собственно, ничего и не писал. Удивительный этот человек прославился тем, что громя космополитов, ― а громил он их идейно, убежденно, ― вовремя сообразил, что сейчас для людей, неспособных к писательству, настали идеальные времена. Они могут давать скромный заработок космополитам, которых выгнали со всех работ».

1973 год, Владимир Богомолов, «В августе сорок четвёртого» («Момент истины»)

«Книга эта даже не двойственна, а тройственна. Вот об этом мы и поговорим. Представьте себе советский военный роман, написанный при этом с вызывающе несоветских позиций, детективный, невероятно интересный, и, формально относясь к соцреализму, этот роман тем не менее выдержан в самой авангардной технике и стилистике. Роман этот являет собою некоторую хотя и высоко читабельную, но все-таки смесь Джойса и Дос Пассоса. И вот когда вы представите себе советский военный детектив, написанный Джойсом, вот тут вы действительно ужаснетесь тому, какая великолепная каша варилась в этой, такой на первый взгляд твердой голове».