пришел и их черед. Новгород и Псков разделили судьбу многих городских республик европейского Средневековья, потерявших независимость в начале Нового времени. По не вполне пока ясным причинам даже такие крупные и богатые города, как Флоренция, оказались хуже приспособленными к трансформации в раннемодерные государства, чем монархии того времени. Возможно, дело заключалось в характерной для них внутренней борьбе кланов и «партий», подрывавшей единство города и затруднявшей создание безличных государственных институтов. Но решающим оказался военный фактор: города, как правило, проигрывали вооруженную борьбу растущим монархиям, которые имели возможность мобилизовать для своих целей несравненно бóльшие материальные и людские ресурсы. В те же самые десятилетия, когда Господин Великий Новгород отчаянно боролся с Москвой за сохранение своей независимости, в Германии под натиском церковных и светских князей потеряли былые права и свободы такие города, как Майнц (1462), Кведлинбург (1477) и Эрфурт (1483). А в Италии, где синьории постепенно вытесняли городские коммуны, после 1530 года осталась, по сути, только одна республика — Венеция.
после ослепления Василия II он забрал из Мурома его детей, нашедших там приют под опекой оставшихся верными свергнутому великому князю бояр, и доставил их к Шемяке, который, несмотря на данные Ионой публично гарантии безопасности сыновей Василия Темного, отправил мальчиков в заточение к отцу в Углич.
В отличие от монархов Западной и Центральной Европы, московские великие князья и цари никогда не скрепляли даже самых важных документов своими подписями. Подлинность грамоты удостоверялась печатью: к жалованным грамотам прикладывалась или привешивалась красновосковая печать, а к указным — более скромная печать на черном воске.
Но и сейчас, несмотря на все реформы и контрреформы минувших столетий, сквозь толщу веков проглядывают некоторые базовые структуры раннемодерного государства, возникшего при Иване III. Нами управляет многотысячная бюрократия, первые шаги которой описаны в этой книге, а прерогативы главы государства и сейчас, как и пятьсот лет назад, включают в себя руководство внешней политикой и назначение доверенных лиц на ключевые посты. И в наши дни актуален вопрос, волновавший когда-то великого князя всея Руси: «чье государство»? Выражает ли оно интересы всего общества или отдельных групп и могущественных корпораций? И в какой мере преодолена древняя традиция патримониализма, с присущей ей системой «кормлений»?
Все государственные дела в Московии вершились от имени царя, хотя у него и не было необходимости (да и возможности) вникать в каждый рутинный вопрос; именно ему, государю, а не абстрактному государству служили многочисленные ратные люди и приказные дельцы.
Отношения внутри правящей элиты также были в значительной мере персонифицированы: большую роль здесь играли клановые и патрон-клиентские связи и интересы. Грань между частной и публичной сферой оставалась нечеткой: еще в XVIII веке сановники могли заниматься государственными делами и принимать посетителей у себя дома. Лишь примерно к середине XIX века российское чиновничество приобрело черты, характерные для описанной М. Вебером модели бюрократии.
Но, пожалуй, самой выразительной чертой, резко отличавшей Московию от ее соседей на западе, был неизменно отмечавшийся всеми путешественниками характер отношений великих князей и царей со своими знатными подданными. Эти отношения, как явствует из предыдущего изложения, означали полную покорность аристократии и дворянства царской воле, что подчеркивалось уничижительным самоназванием служилых людей по отношению к властителю — «холопы государевы».
Этот феномен объяснялся отчасти материальной зависимостью дворянства от Короны (о чем уже шла речь выше), но в еще большей степени — незавершенностью формирования самогó благородного сословия. Свою роль играло и сохранение в Московской Руси средневековых форм личной зависимости (в первую очередь холопства), а также патримониальная (вотчинная) идеология, консервировавшая подобные отношения.
Важные отличия существовали также в экономической сфере: Московское государство покоилось на очень архаичном фундаменте аграрной, слабо урбанизированной экономики. Денежных средств для регулярной выплаты жалованья дьякам и подьячим и для содержания постоянного (наемного) войска не хватало. Поэтому основным источником доходов в России XVI века, подобно Европе Раннего или Высокого Средневековья, оставалась земля: приказные дельцы получали поместья наравне со служилыми людьми — детьми боярскими и дворянами. Поместное ополчение, боеспособность которого к концу XVI века заметно упала, оставалось основой вооруженных сил страны.
Одним из последствий нехватки ресурсов в стране в условиях растущих военных расходов стала проводимая с конца XVI века политика по закрепощению податных слоев населения. Впрочем, в этом отношении Россия отнюдь не была уникальна: крепостнические меры (причем по сходным причинам) применялись в целом ряде стран Восточной и Центральной Европы раннего Нового времени (Польше и Литве, Пруссии, Венгрии, Австрии и др.).
Однако наличие «фамильного сходства» вовсе не исключает индивидуальных и даже неповторимых черт, которыми Московское государство было наделено в полной мере. Например, оно, пожалуй, оставалось единственной во всем христианском мире державой, где не прибегали к услугам дипломированных юристов (по причине отсутствия таковых!) и не использовали норм римского права в законодательстве.
Важно подчеркнуть, что применительно к рассматриваемой эпохе привычное для нас противопоставление «государства» и «общества» лишено смысла. С одной стороны, появление зачатков гражданского общества связано с определенным этапом эволюции русской государственности, а именно — с развитием соборной практики (и шире — с возникновением сферы публичной политики), когда члены различных социальных групп получили возможность высказывать свое мнение о происходящем в стране. С другой стороны, при малой численности бюрократического аппарата государство не могло не переложить часть управленческих функций на провинциальное дворянство (в борьбе с преступностью), верхушку купечества (в финансовых делах) и т. д., тем самым невольно стимулируя самоорганизацию этих групп населения.
Иван Грозный до конца жизни был непоколебимо уверен в том, что «государь государства болши» (как он заявил папскому нунцию Антонио Поссевино в 1581 году), но он сам своей политикой (включая опричное разделение страны) способствовал дальнейшему отделению государства (и как понятия, и как аппарата управления) от личности государя. На рубеже XVI–XVII веков Московское государство уже ясно осознавалось как политическая общность и служило основой идентичности для активной части дворянства и горожан. В годы Смуты ярко проявился государственный патриотизм.
