Перед сейдом стоял Волков в спадающем с плеч маньяке[7] из волчьих шкур; поза у него была такая, будто он пытается приподнять небосвод — неудобный и очень тяжёлый.
…имейте в виду, говорил нам сержант Маркушкин, армия наша — говно. Если ты едешь на броне, и бэха сломалась — тебя бросят, понятно? Ремонт бэхи — обязанность и экипажа, и твоя. Даже если рядом вражеская деревня — тебя бросят, и будешь чинить сам. Если ты на своих двоих, и в горах сломаешь ногу — тебя бросят, потому что или группа преследует духов, или духи преследуют группу, и таскаться с обезноженным некому и некогда. Никакой вертолёт с голубым доктором не прилетит тебя подбирать, и ты либо будешь ждать, когда группа вернётся, либо тебе из жалости перережут горло, чтобы духам ты живой не достался — потому что на вертолёте доктор повёз к генералам сестричек. И если ты завалил какого-то духа, а у него дядя — местный авторитет, тебя бросят, и будут судить военным судом, и дадут десять лет за убийство при отягчающих, и ты будешь сидеть, потому что армия у нас — говно. Так вот, мальчики и девочки, всё это я говорю вам только для того, чтобы вы знали — надеяться вам не на кого, кроме как на себя. И вот когда вы это поймёте, когда это до вас дойдёт по-настоящему, по-чёрному пропрёт — вот тогда вы и будете настоящими солдатами, потому что не может солдат надеяться на кого-то, кроме себя и своих, которые рядом, потому что никакого бога нет, а если и есть, то он вас тоже бросит…
В общем, объяснить ей что-то было трудно, а заинтересовать чем-то — просто невозможно. Лиля была самодостаточна в своём коконе. Лиля была бесподобна в том, что умела. Лиля не нуждалась во внешнем подтверждении своей уникальности. И всё это — безотносительно меня, равно как и всего остального человечества. Человечеситво могло в одночасье сгинуть — Лиля бы этого не заметила и ничего от этого не потеряла.