Жизнь безобразна. Мы все это знаем. И не из кино. Не затем мы ходим в кинотеатр, чтобы нас опять ткнули носом в этот прискорбный факт. Мы ходим в кино затем, чтобы наша жизнь вдруг заискрилась, и неважно, что высечет эту искру — забавный сюжет, остроумные шутки или... просто красивые наряды и пригожие актеры, — важна только искра, которой в повседневности нам так недостает. Щепотка жизнелюбия никому не помешает.
Впрочем, коли уж зашла об этом речь, позволю себе заметить, что каждый раз, приезжая в Германию, я не устаю удивляться: как так получилось, что к концу войны все нацисты попросту исчезли, растворились в воздухе, словно дымок от сигареты.
— Да никуда они не исчезли, — раздался чей-то голос. — Их судили, выносили приговоры за военные преступления, сажали в тюрьмы...
— О, я говорю не о крупных фигурах, не о закоперщиках. Эти да, получили по заслугам. Меня же, знаете ли, более интересуют другие люди. Обычные люди. Те, кто позволил всему этому случиться. Наверное, вам это не очень бросается в глаза, потому что вы здесь живете, но когда приезжаешь в Мюнхен из другой страны и видишь вокруг столько пожилых людей, на языке невольно вертится вопрос: “Окей, а что вы делали в сорок втором и сорок третьем, когда здесь творилось черт знает что, настоящий ад?”
— Обычно они отвечают, что участвовали в Сопротивлении, — сказал Ици
Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас. И мы должны принимать ее дары. — А затем этот человек, добившийся столь многого в жизни и не меньше выстрадавший, поправил шляпу на голове так, чтобы она сидела под наиболее эффектным углом, и слегка понизил голос, будто посвящая меня в великую тайну: — Запомните это.
И я запомнила — навсегда.
* * *
На станцию Монсерф мы и впрямь опоздали. Но, как и надеялся Билли, ассистенты сообразили, что от них требуется, и проложили узкоколейку вдоль станционной платформы строго параллельно железнодорожной
Как бы жизнь нас ни трепала, — пояснил Билли, — у нее всегда найдется чем порадовать нас
Ничто так не улучшает вашу сексуальную жизнь, как успех
Мартини я пробовала впервые, и мне понравилась его пряная терпкость, похожая на незлобивую пощечину, призванную привести тебя в чувство после обморока.
— Итак, мы сняли первую сцену, — сказал он мне. — Начало положено, и путь назад отрезан. Мистер Холден, чего и следовало ожидать от профессионала такого уровня, отыграл превосходно. Вышел из отеля, пересек улицу, сел за столик в сквере и крикнул: “Официант!” Нам хватило одного дубля, и, в отличие от некоторых других актеров, с которыми я работал, он не притащил с собой преподавателя актерского мастерства, который держал бы его за руку и талдычил о приемах глубочайшего погружения в смысл этой сцены. Так что мы все сделали очень быстро, и теперь, пока там перекладывают рельсы для камеры, готовясь к следующей сцене, мы можем поговорить с журналистами. Надеюсь, это не займет много времени.
Возьмем, к примеру, искусство... любое произведение искусства, — оно как... зеркало, и мы смотрим на то, что в нем отражается. Фильм — тоже зеркало, в котором отражается наш мир, так? Главное — и это очень важно, — чтобы зеркало было обыкновенным, простым и кристально чистым. Их зеркало... — он махнул рукой, указывая на сценарий, — такое старомодное и такое шикарное... Будто его поместили в толстенную, резную, позолоченную раму, и она настолько отвлекает внимание, что не получается толком разглядеть, что же в этом зеркале отражается
В ответ на вопрос Арианы: нет, моя мать не плакала, когда махала мне вслед в афинском аэропорту в первых числах июля 1976 года. По крайней мере, я так думаю. Но заметила бы я ее слезы? Моя дочь права: молодые люди глухи и слепы к чувствам своих родителей, а многие даже и не подозревают о том, что у папы с мамой тоже есть чувства. Касаемо родительских эмоций молодежь пребывает в блаженном состоянии социопатии.
Впрочем, коли уж зашла об этом речь, позволю себе заметить, что каждый раз, приезжая в Германию, я не устаю удивляться: как так получилось, что к концу войны все нацисты попросту исчезли, растворились в воздухе, словно дымок от сигареты.
— Да никуда они не исчезли, — раздался чей-то голос. — Их судили, выносили приговоры за военные преступления, сажали в тюрьмы...
— О, я говорю не о крупных фигурах, не о закоперщиках. Эти да, получили по заслугам. Меня же, знаете ли, более интересуют другие люди. Обычные люди. Те, кто позволил всему этому случиться. Наверное, вам это не очень бросается в глаза, потому что вы здесь живете, но когда приезжаешь в Мюнхен из другой страны и видишь вокруг столько пожилых людей, на языке невольно вертится вопрос: “Окей, а что вы делали в сорок втором и сорок третьем, когда здесь творилось черт знает что, настоящий ад?”
— Обычно они отвечают, что участвовали в Сопротивлении, — сказал Ици
