В том, как он выпрямился в седле автоматона, как глядел из-под полуопущенных век, как строил надменно-презрительную физиономию, Митя неожиданно уловил нечто знакомое… и тут же понял! Да ведь это — он сам! Это его Ингвар копирует! Неуклюже, неумело, без природного изящества и меры — сам Митя никогда бы не стал и бровь поднимать, и угол рта кривить одновременно! — но Ингвар подражал ему!
Неожиданно это растрогало. Настоящего светского поведения Ингвару не постичь никогда, но старается же, морда германская! И образец нашел достойный.
Сердце верит в лучшее: что все они изволили упокоиться под той грудой земли. Но разум… Разум говорит, что такие, как господин Лаппо-Данилевский-младший, не только не тонут, но и закапываются плохо.
Рот мальчишки был испачкан кровью, страшно заострившийся нос глядел в потолок, а безжизненные, широко открытые глаза — прямо на Митю. Точно как когда-то глядела на него мертвая мадам Сердюкова. Как смотрел призрак Эсфирь Фарбер, безмолвно требуя найти ее настоящего убийцу. Но Сердюкову и Фирочку убили, а этот мальчишка умер от естественных причин, Митя это знал точно! Умереть от голода, болезней и истощения… законно!
— Свою мать можете оставить себе! Как и других родственников, которые… — сейчас следовало остановиться, но злость на неожиданное и кажущееся таким глупым препятствие туманила разум, и Митя выпалил: — Даже за равного вас не считают!
— Меня нигде не считают за равного, — с хладнокровием давно пережившего обиду и смирившегося ответил Йоэль. — Альвам не нужен я, империи — весь мой народ, так что уж сделайте милость, оставьте меня с теми, кому я хоть как-то гожусь.
— Вы не подумайте, смерти я не боюсь! — Недоставало еще, чтоб его заподозрили в трусости! — А вот… Стать не-мертвым…— Митя обнял колени, чувствуя, как уже сейчас его потряхивает от потустороннего холода.
