На пороге ночи длинной,
От дневных устав утех,
Часто мать пугает сына,
Как опасен людям грех.
Грех – он рядом, грех – он близок,
Знает все дела твои,
Гнусен, бледен, словно призрак,
Ядовитее змеи.
Сыну страшно, сыну странно,
Так и хочется сказать:
Вся в белилах и румянах
Ты сама греху под стать!
Анна Мария Леннгрен, 1795
Мы будем водить хоровод вокруг могил, пока не попадется овраг, достаточно глубокий, чтобы похоронить весь род человеческий.
Тихо знает: она права. Но как же трудно решиться… так, должно быть, чувствует себя игрок в шахматы: надо обойти столик со всех сторон, чтобы убедиться – да, на доске стоит мат.
никто не успевает чему-то научиться на собственных ошибках. А из чужих страданий мы и подавно не извлекаем никаких уроков.
Война уродует все – и человеческую душу, и созданные в момент ее высших взлетов материальные шедевры. Людям опять предлагается начать с нуля, но этот ноль всегда почему-то оказывается меньше предыдущего
Идиотское правление может не заметить только идиот. Одна глупость за другой, хоть бы что-то разумное было сделано для разнообразия.
Преданность из корысти – отсроченная измена.
Война уродует все – и человеческую душу, и созданные в момент ее высших взлетов материальные шедевры. Людям опять предлагается начать с нуля, но этот ноль всегда почему-то оказывается меньше предыдущего
– Гляди-ка, Юртсберг, – прошептал тот же дядька. – Вон тот, с кистью и палитрой.
ничто новое не прорастет, пока не расчистишь старое. Вот этим я и занимаюсь. Ничем другим. Я тоже хочу жить, как и все
