– А сейчас у меня нет свободы? – ответил Солярис и, наверное, едва сдержался, чтобы не развернуться ко мне, по-прежнему стоя к купальне спиной. По одной лишь этой спине я уже могла сказать, что он злится. Только в такие моменты он и покрывался чешуёй на шее и лопатках. – Я могу идти куда пожелаю. Я могу пить и есть что пожелаю. Я могу обернуться собой, подставить тебе крыло и полететь туда, куда мы пожелаем.
– Мы, – подчеркнула я. – Вот именно.
– А быть частью «мы» означает несвободу? В таком случае и ты несвободна тоже, получается?
– Я люблю тебя как маленькое существо, которое должен оберегать, – прошептал Солярис.
И вдруг опустил голову ниже.
Я закрыла глаза, боясь пошевелиться, пока он скользил губами по моим векам и ресницам, чертил дорожку по переносице до кончика носа, а затем смазанно целовал линию челюсти под ямочкой на щеке. Я ждала, когда же он остановится, когда его любовь ко мне достигнет своего предела и отхлынет назад, как должна была отхлынуть по доводам рассудка. Но этого не происходило.
– Я люблю тебя как сородича, который никогда не оставит в беде, – сказал Солярис, а затем наклонился. – И я люблю тебя как ширен, свою пару, с которой хочу иметь собственное гнездо.
Облегчение. Радость. Спокойствие. Я сделала так, как он просил, – приняла его дар. Драконья суть всегда познавалась в жертвенности: нет для дракона большего признания в любви, чем отдать всего себя, даже собственную кожу.
– Я люблю тебя как сородича, который никогда не оставит в беде, – сказал Солярис, а затем наклонился. – И я люблю тебя как ширен, свою пару, с которой хочу иметь собственное гнездо.
