Она ступила на гравий, хрустнувший под подошвами ее ботинок, закинула голову, пытаясь полностью охватить взглядом громаду Марака, вдохнула — и замерла.
Воздух был другим. Густым и сладким, напоенным ароматами ночных цветов и неожиданно свежим — а еще знакомым. Как мысль, которую забываешь за мгновение до того, как произнести, и вот наконец вспомнил; как стихотворение, сочиненное ночью в полусне, чьи строчки внезапно вновь всплывают в сознании утром.
Ветер коснулся щек Лилиан, словно утешая ее, стирая следы слез с кожи, — и в запахе, который он принес с собой, крылось что-то, от чего сердце Лилиан сжалось от щемящей грусти узнавания. Этот ветер обвил ее, обнял, окутал всю, проникая в волосы, касаясь кожи, обещая чудо — неясное, далекое, но заставляющее сердце замирать.
Лилиан стояла, боясь пошевелиться, прикрыв глаза и забыв обо всем — об аварии, о Тиоре, обо всех вопросах и мыслях, что крутились в голове, — и просто вдыхала, впуская в себя этот воздух, который каким-то неведомым образом убаюкивая кричащую боль внутри, исцелял рваную кровоточащую рану потери и заполнял пустоту в груди.
И чуть тише стало горе, чуть притупилось воющее чувство одиночества, обрушившееся на нее словами врачей в больнице, и отступило, скаля зубы, обратно в небытие облезлое и безликое «сирота».
Услышь меня, Марак. Я, Тиор из рода Базаард, признаю этого детеныша своим потомком, здесь, в твердыне моего клана. Услышь меня, детеныш, я говорю тебе: ты хеску по крови и сердцу, по праву рождения. Признай же себя, как я признаю тебя.
Смерти не боятся только идиоты, — как всегда прямолинейно произнес мастер. — Рано или поздно она настигнет всех нас, это единственное, что предрешено в нашей судьбе безоговорочно. Смерть надо принять и сделать все, чтобы отсрочить ее, но не пытаться убежать. Однажды вы умрете, шеру Лиан. Поймите это, и жить станет проще
Все это домыслы. Отучайтесь от них, шамари Каро. Мы способны надумать себе множество всего, бесконечно далекого от правды, основываясь на выводах, продиктованных нашими привычками и заблуждениями, а не чистыми объективными фактами.
Для хеску Игра была привычной частью жизни — они либо участвовали в ней, либо следили за ее ходом, — но для Лиан, родившейся в человеческом мире с его гуманистическими ценностями, это было варварское развлечение, возведенное в закон умышленное убийство. Парадокс отношения хеску к жизни никак не укладывался у нее в голове: с одной стороны, они внимательно следили за своей общей численностью, смертельно боясь вымирания из-за ограниченности территории, с другой же, спокойно убивали самых ярких представителей аристократии, потому что «так принято».
