закрадывается догадка, что проблема русской классической литературы — трудность антропологическая. В ней встретились не на жизнь, а на смерть — три вида сапиенс: герои Толстого, уроды Достоевского и усталые люди Чехова. Кто победил — мы знаем. Более того, мы знаем, кто побеждает и сейчас
Иван понимал, что у него нет выбора, что он спасает себя, но также осознавал, что мир устроен таким образом, что без эгоизма нет любви: любовь к ближнему — это вывернутый наизнанку колодец любви к себе. «Душа — она и есть ребенок. Заботясь о дитяте, ты сберегаешь себя», — думал Глухов, и от таких мыслей ему становилось немного легче.
а Рон Беркович ослеп и ничего не видел в течение пяти дней. Так случается психологическая слепота, когда приходится видеть невыносимое. Только через полтора месяца отряду Рона удалось вернуться в строй, чтобы воевать в Газе.
Чем дольше живешь, тем плотнее события набиваются в грудь и их не разобрать — так же как не понять, чем отличаются известные зимние вальсы у Свиридова и Хачатуряна.
Мир могут счесть конечным только сволочи с амбициями, превышающими их способности. Когда-то Иван работал с одной набожной еврейкой — медсестрой, которая исподтишка обожала христианскую музыку и тайком слушала Баха, Генделя, Вивальди («Вань, зацени!» — и протягивала наушники). Кто бы ее осудил? Музыка — единственный язык, с помощью которого можно обратиться напрямую к Богу
