Любовь, ненависть и любопытство, да. Но никто и никогда не говорил, что речь о любви к человеку. Есть многое другое, что можно любить, – и, раз такое дело, спасибо тебе за табачок. Хорош, да. Хорош весьма.
Да, вы многое успели перенести, несмотря на молодость. – Последние слова прозвучали достаточно тихо, но Амари все равно поморщился. – Отправляйтесь в свою каюту, я приду через… – Целитель огляделся, пересчитал раненых. – Через полчаса.
, пришельцы с небес, не умеют пользоваться вечностью – они от нее рано или поздно устают.
Она грезит.
Палубы ее пусты – те трое, что остались, все еще сидят в одной из городских таверн, вспоминают товарищей и пьют. Она одна – и она грезит. Стены кают ходят из стороны в сторону, раскрываются как бутон розы, тают; становятся то мягче перезрелого фрукта, то тверже хрусталя; отращивают шипы и длинные мясистые лозы, которые вяло ползают туда-сюда, словно пьяные змеи в поисках добычи. Она одна – и это хорошо. Сейчас она слишком растеряна, чтобы как следует владеть собой и беречь тех, кто ей небезразличен.
В ней просыпаются глубинные инстинкты, о существовании которых она раньше лишь догадывалась. Ее паруса меняют цвет, из зеленых делаясь алыми, потом черными и снова зелеными, но солнце уже село, стало темно, и никто этого не замечает, даже стражники на причале.
По ее могучему телу пробегает рябь. Она беспокойно ворочается у причала.
Грезы, ах грезы… О далеких мирах, которых она никогда не видела собственными глазами. О мощных течениях в бескрайнем Океане, где нет воды. О существах, для которых нет названия ни в языке людей, ни в языке магусов.
Это закончится. Потом. Позже.
А пока что она грезит.
Смерть не может быть справедливой, потому что она не в силах обратить время вспять и сотворить новую жизнь.
Скажи мне, Птица, – крикнул он, стоя посреди ревущего огненного урагана, – правду ли говорят, что, если найдется место, которое больше целого мира, ты уйдешь туда и покинешь эту гору навсегда?»
«Да, – ответила Птица. – Только это не спасет тебя, неразумная тварь, потому что такого места нет ни в этом мире, ни в других, а если бы оно и было, ты сам никогда не сумел бы его отыскать».
Ошибаешься, мог бы сказать ей юноша, но он лишь улыбнулся и, подняв руку с зажатым в ней отцовским ножом, вонзил его себе в грудь, одним ударом взломав реберную клетку и обнажив свое живое бьющееся сердце. Человеческое сердце, в котором есть место для всего – для добра и зла, для любви и ненависти, для сбывшегося и несбыточного.
Птица там тоже поместилась – и с той поры он носит ее с собой.
Дорога к знанию обязана быть длинной. Надо пересчитать ступеньки – может, временами собственной спиной и ее окрестностями, – износить не одну пару башмаков, обзавестись мозолями, съесть пуд соли, изгрызть все зубы о гранит и все такое прочее. А еще ночами, после долгого пути, нужно лежать без сна, глядя на звезды, и вспоминать увиденное днем. Каждая мелочь может оказаться важной.
Смерть не может быть справедливой, потому что она не в силах обратить время вспять и сотворить новую жизнь.
И им некогда скучать: если все книги в библиотеке прочитаны – всегда можно начать сначала.
«Соль тяжела, пепел легок, но ветер уносит прочь и то и другое. Что же остается? Пустота? Нет, память. О волнах и слезах, о костре и тепле; о тех, кого больше нет. О, широк океан, но не бесконечен, и на неизведанных берегах ждут унесенные ветром призраки…
Есть в этом мире нечто хрупкое и прочное одновременно: уничтожить его – мечом ли, огнем – как будто не стоит труда, но пройдет время, и посреди пепелища возникнет то, чего не может быть. Приглядись-ка – что ты видишь?
Ты видишь надежду.
Знай и помни: не горит она в огне».
