– Что бы ты сделал прямо сейчас, если бы мог сделать все? – Еще один вопрос, от которого усиленно бьется сердце.
Апитсуак откидывается на спинку стула, задирая голову. Анэ слышит его громкий вздох, слышит, как он что-то бормочет себе под нос. Как затихает суаасат в котелке.
– Jeg vil gerne ga med dig[14], – тихо говорит он, глядя в потолок.
– Что-что?
– Сделал бы так, чтобы все закончилось и мы все вернулись к нормальной жизни, – отвечает Апитсуак и встает со стула.
– Это мой отец. Туаяк. – Он осторожно проводит пальцем по изображению и, помолчав, вновь обращается к Анэ: – Это называется фотография. Берешь специальный аппарат, нажимаешь на кнопку и получаешь изображение. У всех такие фото есть.
Анэ вздыхает и ищет, за что бы зацепиться взглядом.
– Он убил себя несколько лет назад. Когда Тулугак еще не родилась… моя мама была беременна. Раньше я много думал об этом… но сейчас это просто факт.
Воздух становится нестерпимо душным. Анэ протирает ладонью мокрый лоб, убирает с него налипшие волосы.
Слова Апитсуака словно ударили ей прямо в сердце.
– Мне… жаль, – тихо говорит она, надеясь, что Апитсуак заговорит о чем-то другом.
Неужели он так легко об этом вспоминает? Неужели он может подобрать нужные слова, чтобы рассказать о своем отце? Анэ в жизни не нашла бы ни слов, ни силы.
– Мне тоже было жаль, – пожимает плечами Апитсуак и кладет фото на стол. – Знаешь, когда ты вернулась от иджирака с Малу, я кое-что понял. Ты перенеслась в будущее. Ты ничего не знала о нашем мире и могла сдаться. Ну, я не говорю, что ты могла убить себя… скорее, что могла бы просто сидеть и ждать, когда тебя спасут. Но ты из раза в раз спасала людей. Даже пошла к иджиракам, чтобы вернуть Малу. Ты могла сдаться, но решила по-другому. И ты была одна. У моего отца были мы, была хорошая жизнь, но он все равно бросил нас. И я понимаю… понимаю, что это сложно и нельзя вот так просто об этом говорить. Но факт остается фактом – он сдался.
– Почему… почему никто не. – Анэ хочет закончить на слове «заступился», но закрывает руками рот.
Все становится так понятно и так грустно одновременно. Никто не вступился за нее саму, пока ее бил отец. Все видели, как маленькая одинокая девочка сидит целыми днями в снежной хижине, как ходит за руку с отцом и со страхом смотрит на него снизу вверх, как часами наблюдает за играющими детьми, но никогда к ним не подходит. Запуганный ребенок, который изо всех сил тянется к обычной детской жизни, но не может ее получить. И все это видели. Все знали.
Но никто не заступился.
Почему же что-то должно измениться сейчас?
– Двести лет, – шепчет Анэ, и приглушенный плач Наи вторит ее неразборчивым мыслям.
Прошло двести лет, но люди остались такими же.
– Из этой бури выйдет кто-то еще. Ты знаешь, как это бывает. Кто-то из нас должен остаться и защищать Инунек, а я это делать не буду. Я… – вновь перед глазами черные пятна на перьях сов, синие кулачки ангиаков, пустые белые глаза, – я спасу ребенка.
– Нет, я.
Тут же в Анэ просыпается что-то свирепое – глухая боль в груди, давящая боль в голове. Последний крик отца. Все мешается перед глазами, комната по бокам тускнеет и размывается.
Родители, избивающие своих детей. Тонкий детский крик. Души тех, кого оставили умирать. Душа той, кого легко и без колебаний убил отец.
Сама мысль о том, чтобы остаться и защищать этих людей, кажется странной. Совсем чужой, словно кто-то подсадил этот образ ей в голову.
– Я. Не буду. Их. Защищать, – сквозь зубы проговаривает Анэ, сжав кулаки. – Я заберу Ма… Малу. Но я не буду здесь ангакоком. Это твое дело. И даже… даже не пытайся меня остановить.
Кто защитит нас, если вы умрете?
– А… Апитсуак, – говорит Анэ своим самым тихим и неловким голосом, от которого ей самой становится тошно. – Неужели моя жизнь так важна?
Ее слабая, маленькая, дрожащая жизнь, которая и так держится на волоске в этом безумии.
– В горах зарождается зло. И мы можем либо попробовать с ним бороться и защитить все, что нам дорого, либо сдаться и исчезнуть. В любом случае мы покоримся смерти – не сейчас, так через много лет. Но у нас есть выбор. Как был передо мной, как есть сейчас у вас. И делаем мы его каждый раз. Я мог бы поиграться в хорошего отца один день, а через неделю снова напиться и оставить дочь кричать от голода… Но я больше никогда не хочу увидеть ее глаза, полные слез. Это мой выбор, и я сознаю его последствия.
– Но если мы умрем, будет ли это важно? – задумчиво спрашивает Анэ, пытаясь справиться с нарастающей грустью.
– Вы задаете хорошие вопросы, но ответ должны найти сами.
– Почему?
– Я могу сказать многое, но лучшим ответом будет путь, который вы пройдете.
– Потому что я не хочу быть как отец.
– Такой же сильной?
– Такой же жестокой, – вырывается у нее прежде, чем она успевает об этом подумать.
Потому что ангакок – это сила, власть и страх, соединенные в человеке.
что бы отец ни делал, его будут слушаться и ему будут благодарны. Потому что только он способен протянуть невидимую связь между ними и духами, от которых зависит будущее людей. Только он.
«Почему? Почему это мой дом?» – хочет спросить Анэ, но быстро закрывает руками рот. Нельзя. Уже давно она поняла одно простое правило: если с тобой обращаются хорошо, это может совсем скоро закончиться.
