– Что бы ты сделал прямо сейчас, если бы мог сделать все? – Еще один вопрос, от которого усиленно бьется сердце.
Апитсуак откидывается на спинку стула, задирая голову. Анэ слышит его громкий вздох, слышит, как он что-то бормочет себе под нос. Как затихает суаасат в котелке.
– Jeg vil gerne ga med dig[14], – тихо говорит он, глядя в потолок.
– Что-что?
– Сделал бы так, чтобы все закончилось и мы все вернулись к нормальной жизни, – отвечает Апитсуак и встает со стула.
– Это мой отец. Туаяк. – Он осторожно проводит пальцем по изображению и, помолчав, вновь обращается к Анэ: – Это называется фотография. Берешь специальный аппарат, нажимаешь на кнопку и получаешь изображение. У всех такие фото есть.
Анэ вздыхает и ищет, за что бы зацепиться взглядом.
– Он убил себя несколько лет назад. Когда Тулугак еще не родилась… моя мама была беременна. Раньше я много думал об этом… но сейчас это просто факт.
Воздух становится нестерпимо душным. Анэ протирает ладонью мокрый лоб, убирает с него налипшие волосы.
Слова Апитсуака словно ударили ей прямо в сердце.
– Мне… жаль, – тихо говорит она, надеясь, что Апитсуак заговорит о чем-то другом.
Неужели он так легко об этом вспоминает? Неужели он может подобрать нужные слова, чтобы рассказать о своем отце? Анэ в жизни не нашла бы ни слов, ни силы.
– Мне тоже было жаль, – пожимает плечами Апитсуак и кладет фото на стол. – Знаешь, когда ты вернулась от иджирака с Малу, я кое-что понял. Ты перенеслась в будущее. Ты ничего не знала о нашем мире и могла сдаться. Ну, я не говорю, что ты могла убить себя… скорее, что могла бы просто сидеть и ждать, когда тебя спасут. Но ты из раза в раз спасала людей. Даже пошла к иджиракам, чтобы вернуть Малу. Ты могла сдаться, но решила по-другому. И ты была одна. У моего отца были мы, была хорошая жизнь, но он все равно бросил нас. И я понимаю… понимаю, что это сложно и нельзя вот так просто об этом говорить. Но факт остается фактом – он сдался.
– Почему… почему никто не. – Анэ хочет закончить на слове «заступился», но закрывает руками рот.
Все становится так понятно и так грустно одновременно. Никто не вступился за нее саму, пока ее бил отец. Все видели, как маленькая одинокая девочка сидит целыми днями в снежной хижине, как ходит за руку с отцом и со страхом смотрит на него снизу вверх, как часами наблюдает за играющими детьми, но никогда к ним не подходит. Запуганный ребенок, который изо всех сил тянется к обычной детской жизни, но не может ее получить. И все это видели. Все знали.
Но никто не заступился.
Почему же что-то должно измениться сейчас?
– Двести лет, – шепчет Анэ, и приглушенный плач Наи вторит ее неразборчивым мыслям.
Прошло двести лет, но люди остались такими же.