— Мне бабушка подсказала, — тихо и упрямо ответила Пелагея, глядя себе под ноги, на ромбики кухонного линолеума.
— Бабушка уж год как в могиле гниет, язык черви отъели, нечем ей подсказывать!
Вера, Надежда и Раиса, жившие на четвертом этаже в доме у реки, рядом со знаменитой своим подвалом «сталинкой». Дом у реки был маленький, пятиэтажный, старый, и лифты к нему были пристроены снаружи, в прозрачных тоннелях. Квартиры в доме были большие, с хорошей, как говорили, планировкой, и коммуналок в нем уже не осталось, но старушки, приходившиеся друг другу не то дальними родственницами, не то школьными подругами, уже много лет держали оборону и отказывались разъезжаться из своего забитого пуфиками, козетками, оттоманками, креслицами и фикусами гнезда.
— Бабушка уж год как в могиле гниет, язык черви отъели, нечем ей подсказывать!
нул Вовку в нос, прижался к нему щекой, чего сроду не делал, и выдохнул — жуть какая померещилась.
Но таким, как прежде, Вовка-младший так и не стал. Он больше не хулиганил и не носился по двору, пугая жирных голубей, не смеялся и не плакал, ничем не интересовался и даже не разговаривал. Мать таскала его, медленного и равнодушного, по врачам, но те только пожимали плечами. Вовка покорно следовал пустым взглядом за докторским молоточком, поднимал и опускал по команде руки и молчал.
Словно душа его так и осталась
А еще кое-что Лось никому и никогда не рассказывал. Когда он поднял лежащего лицом вниз Вовку и перевернул, то увидел вместо лица сына опять затылок с белесыми реденькими волосами. Снова перевернул — и снова увидел затылок. Словно это не Вовка был, а его отражение, и стоял он к зеркалу спиной, да так и остался таким, каким в нем запечатлелся. У Лося кишки скрутило от ужаса, он принялся тормошить Вовку, крутить его так, что Анжелка протестующе закричала, но со всех сторон был затылок, затылок, затылок…
И наконец Лось увидел лицо — бледное, с полуприкрытыми осоловевшими глазами.
— Молодец, Полюшка, справилась. А теперь пойдем, пока все не рассыпалось. И мальчонку с собой бери.
— Ему же домой надо…
— Отсюда, Полюшка, никто не возвращается. — И, увидев, как переменилась в лице внучка, Авигея спокойно добавила: — И ты не вернешься
крыть глаза, уверенная, что бабушка стоит где-то совсем рядом и крутит свою меленку. Но не увидела ни Авигеи, ни Ряженого. Только расстилался впереди и позади нее светлый зеркальный коридор, а в нем маячили неподвижно застывшие фигуры, вроде бы человеческие. Что-то будто толкнуло Пелагею в спину — пойди, мол, погляди, — и она послушно направилась к ближайшей фигуре.
Это оказалась покойная коммунальная старушка Вера, она висела в полуметре от пола — если, конечно, вообще существовали в этих зазеркальных краях пол и потолок. Висела, раскинув руки, выпучив невидящие глаза и неловко задрав кверху подбородок с парой седых волосков. А дальше, шагах в двадцати от нее, точно так же висел учитель Гелий Константинович в полосатой пижаме
Холодный зеркальный студень залепил Пелагее веки, ноздри, рот, было нечем дышать. Саднил ободранный бок. Ряженый, туго обвив щупальцами ее руки, все тащил и тащил Пелагею вперед, а потом вдруг отпустил. И сразу стало легче, точно она из студня наконец на воздух вынырнула. Пелагея жадно вдохнула и почувствовала запах кофе и черного перца. Что-то в нем было домашнее, будто из детства. Это же бабушка такой кофе себе готовила, с перцем, говорила — персидский рецепт, вспомнила Пелагея, и увидела мысленно сухие руки с темной пергаментной кожей, крутившие над дымящейся чашкой меленку, услышала треск перчинок и перезвон серебряных колец…
Запах был такой насыщенный и умиротворяющий
убы, тянула Ряженого на себя, вытаскивала его из зеркального коридора. Вот показался из зеркальной глади подергивающийся нос, вот — морщинистый, будто смятый лоб, а под ним дико вращающиеся глаза… мамины глаза, только Пелагея об этом не думала, она знала, что это — Ряженый, нацепивший и изуродовавший мамин облик.
Досифея наконец очнулась, бросилась к столу — и в этот момент Ряженый, распялив рот в ухмылке, вывернул свои резиновые щупальца, сам ухватил Пелагею за руки повыше локтей и резко дернул на себя. Мелькнули в воздухе косы и подошвы тапочек, заметался по комнате крик «Тетя Фея!..» — и Пелагея исчезла в зеркале, оставив на краешке деревянной рамы, за которую зацепилась боком, клочок
й в рычащий визг забиваемой свиньи… Вот тут-то и надо было Досифее броситься на помощь со всем своим инвентарем, с медными гвоздями и птичьим черепом в первую очередь. Но гадалка оцепенела, застыла соляным столпом, глядя, как корчится и кричит в зеркале ее меньшая сестра, Пелагеина мать, которая много лет назад поехала с друзьями на подмосковную дачу, сиганула в реку с мостков и всплыла только на следующий день ниже по течению, синяя и распухшая…
Игла выскочила из щели, бабкино кольцо слетело с нее и со звоном покатилось по полу. Пелагея подалась вперед и схватила Ряженого за омерзительно мягкое, будто резиновое запястье. Он протянул другую руку, пытаясь разжать ее пальцы, Пелагея ухватилась и за нее и, упершись пятками в пол, тяжело дыша сквозь стиснутые
