Я так много хотел сказать тебе, но знал, что ты не станешь слушать. Ты упрямый маленький засранец (да, неважно, сколько нам лет, для меня ты всегда будешь маленьким), вероятно, вышел бы из комнаты, начни я говорить об этом.
Если ты получил это письмо, значит меня больше нет. Чертовски отстойно для нас обоих. Наша жизнь должна была сложиться иначе. Мы должны были стать старыми ворчунами, сыгравшими в ящик на том старом причале у озера. Мы должны были выиграть Кубок Стэнли и завести детей. Детей, которых научили бы играть в хоккей. Если бы им этого хотелось. Мы должны были спорить о том, чьи внуки милее, прежде чем заправить их сладостями и отправить домой. Наши жены были бы лучшими друзьями.
Мы прожили бы жизнь на полную катушку, без каких-либо сожалений.
Пусть мне этого не дано, но я хочу, чтобы ты пообещал мне, что сделаешь это. Что будешь жить ради себя. Каждую секунду. Каждую минуту. Каждый день. И каждый год.
И чтобы сделать это, ты должен понять: случившееся со мной не твоя вина. У меня было полно времени, чтобы проиграть все варианты того, что могло произойти в тот день. Смысл лишь в том, что я сам виноват.
Я выпил. Сел за руль. Убил ту женщину. Сотворил с собой такое.
Но я бы поступил точно так же, если бы это значило уберечь тебя от подобной участи. Такова обязанность старшего брата. Даже теперь я хочу тебя защитить. И единственный способ сделать это – сказать, что я никогда тебя не винил и та авария произошла не из-за тебя.
В тот день мне следовало послать отца ко всем чертям и сказать, что ты поедешь на танцы с нами. Мне следовало заступиться за тебя… тогда и множество раз до этого… но я ничего не сделал. Я тебя подвел.
Я смирился с этим и надеюсь, что однажды ты простишь меня.
Я не мог и просить о лучшем брате. Когда отец возвел меня на пьедестал, ты молчал, хотя был таким же одаренным и талантливым, как я. Ты подбадривал меня, когда тобой пренебрегали. Теперь я это вижу. Время показало мне, насколько это было неправильно. Мне жаль. Ты ничуть не хуже, чем я мог бы быть. Теперь я смотрю матчи с тобой по телевизору и чертовски горжусь.
Но дело не только в хоккее. В тебе. В том, как ты изо всех сил старался жить за нас двоих. Как пытался, чтобы я участвовал в каждом сделанном тобой шаге. Как ты звонил и болтал со мной часами, когда, уверен, у тебя имелось много других дел.
Так что же теперь, Хантер? Знаю, что ты будешь скучать по мне так же сильно, как и я по тебе.
Я безумно люблю тебя, Деккер Кинкейд. Может, всегда любил, но ты помогла мне найти того себя, которого я потерял. Ты позволила мне надеяться. Позволила раскрыть свои темные секреты и не ушла, а только обняла крепче. И ты любила ту версию меня, которую сам я ненавидел.
– И я люблю ту версию тебя, которую ты теперь и сам любишь.
– Знаю. – В глазах Хантера стоят слезы, но он смахивает их так же быстро, как они и появились.
– Если я чему-то и научился, так это тому, что никто не знает, наступит завтра или нет. Я не хочу упустить завтра, которое могу провести с тобой. Думаю, нам пора перейти на следующий этап. Думаю, мы должны съехаться и начать строить это самое завтра, как и послезавтра, и неделю после этого, вместе.
– Правда?
– Да, – смеется он. – Я все время забываю, где оставил зубную щетку, у тебя или у меня. Будет куда проще знать, что в конце дня я вернусь домой, к тебе. Кажется, только это и имеет смысл.
Когда Хантер поворачивается в мою сторону и смотрит мне в глаза, несмотря на большое расстояние, легкий кивок, когда он прижимает руку к сердцу, – все, что мне нужно.
