прекрасна, как солнечный полдень. Как сверкающие ледяные капли. Ты так сияешь, что ослепляешь меня, и я забываю, зачем еще нужны глаза, кроме как для того, чтобы глядеть на тебя. И эта блестящая, совершенная, ослепительная красота – меньшее из твоих достоинств. И я знаю, что не сделал ничего, чтобы тебя заслужить.
Раньше я никогда не понимал, как можно полюбить в мгновение ока. Чтобы такое случилось, понадобится чудо, не меньшее, чем сок волшебного цветка. – Теодор замолчал, и Уинифред потерлась о его плечо щекой, давая ему знак продолжать. – Но когда я впервые увидел тебя, должно быть, угодил под чары короля фей.
Ты прекрасна, как солнечный полдень. Как сверкающие ледяные капли. Ты так сияешь, что ослепляешь меня, и я забываю, зачем еще нужны глаза, кроме как для того, чтобы глядеть на тебя. И эта блестящая, совершенная, ослепительная красота – меньшее из твоих достоинств. И я знаю, что не сделал ничего, чтобы тебя заслужить.
Я думал, ты не умеешь плакать, – прошептал он, поглаживая ее по спине. Уинифред дернулась, но Теодор не отпускал ее. – Я счастлив, что ошибся. У тебя есть сердце, и это самое несчастное, израненное и живое сердце на свете.
У вас в груди не камень, а настоящее сердце, и не ваша вина, что оно загрубело
Что-то коснулось ее руки, и она удивленно повернулась к Теодору. Едва касаясь кончиками пальцев ее обнаженной кисти, юноша с печальной нежностью разглядывал ее лицо. Уинифред догадалась: Дарлинг так же, как и она, не верит, что все закончилось.
Они успели полюбить друг друга, но теперь им предстояло кое-что посложнее – простить самих себя.
Уинифред и Теодор крепко сцепили руки.
На востоке занималось зарево, предзнаменующее необыкновенно жаркий день. Раннее солнце, цепляясь за крыши и шпили, лезло наверх, и его всполохи играли в окнах верхних этажей, зажигали редкие облака, подсвечивали невидимые пылинки в воздухе.
«Рассвета» больше не существовало.
В какой-то момент ее слух словно щелкнул, возвращаясь на место. Теперь она не слышала ничего, кроме сдавленных рыданий Теодора Дарлинга за закрытой дверью Малого кабинета.
Так вот, какую тайну юноша все не решается открыть ей. Он вовсе не брат Кэтрин Дарлинг, а ее незаконнорожденный сын.
Ты не представляешь, какой радостью меня наполняет мысль, что этот ослепительный, прелестный ангел, чьи достоинства в разы больше моих собственных, позволяет своему сердцу открыться ради такого, как я. Чем больше я узнаю ее, тем сильнее и трепетнее люблю.
