Папина ладонь — большая, шершавая. Уклоняться от неё буду позже, подростком, тогда папа станет называть меня ёжиком. Скучать по этой ладони начну через много лет. А пока он гладит меня по волосам. Рассказывает сказки. Я представляю уходящие в небо зелёные стебли волшебного гороха. Растворяюсь в кисельных берегах. Я то здесь, на диване, то там, в туманных мирах. Словно вдалеке слышу папин голос. Не плачь, девчонка, пройдут дожди, Солдат вернётся, ты только жди! И наконец однажды в темноте — шёпот мамы рядом: — Тридцать шесть и шесть! Слава богу! Но лечиться ещё долго… Всё снова наполняется ощущениями, запахами, вкусами. Жгучие горчичники. Вонючая мазь, ею мажут грудь. Барсучий жир в столовой ложке. Железный горшок с подстеленной газеткой. Сладкие жёлтые витаминки, как рассосёшь, становятся кислючими. Наконец мягкий, как вата, сон.
Мулла провёл обряд бракосочетания — неке қию. Неожиданно звонкий и высокий для старика голос улетал ввысь. Когда он перестал вибрировать и перешёл в быструю, скороговоркой, речь, все раскрыли перед собой ладони. Провели ими по лицу. Миша повторил.
Сначала надо плеснуть в пиалу подогретого молока, потом ядрёную заварку из маленького чайника и немного кипятку из самовара, чтобы цвет стал приятным, как у варёного сахара. Наливать нужно по чуть-чуть, если подашь полную пиалу — это для стариков неуважение, всё равно что сказать, мол, пейте скорей и не рассиживайтесь тут.
Пап, этим летом я увидела Жаната, сидящего на твоём месте, и впервые поняла, что такое «упало сердце». Сердце, и правда, ухнуло в живот. Вы стали так похожи.
В углу комнаты — железный сундук с выбитым на массивной крышке орнаментом. Аже складывает туда шуршащие ткани, бархатные тюбетейки, новые детские костюмчики, коробки конфет и всякий дефицит. Перед тем как пойти в гости, поднимает крышку, перебирает запасы. Если повод стоящий, для женщины можно взять панбархат, а то и парчу, для мужчин — рубашки, изредка костюм шалбар — так аже называет пиджак с брюками. Обратно тоже приходит с подарками и кладёт их в сундук.
Сначала надо плеснуть в пиалу подогретого молока, потом ядрёную заварку из маленького чайника и немного кипятку из самовара, чтобы цвет стал приятным, как у варёного сахара. Наливать нужно по чуть-чуть, если подашь полную пиалу — это для стариков неуважение, всё равно что сказать, мол, пейте скорей и не рассиживайтесь тут.
В мае 1945-го в Каратале пролили больше слёз, чем за четыре года войны. Разные то были слёзы. Сладкие, терпкие, как черёмуховый мёд, — у тех, кто встретился с родными, горькие полынные — у получивших запоздалые похоронки, со вкусом солёной надежды — у тех, кто продолжал ждать.
В первые годы замужества переживала: чем не угодила, что Жангир не торопится домой? Свекровь поучала: — Как пришёл муж, беги встречай, снимай сапоги да подноси молоко. Улыбайся, не надо показывать недовольство. Покажи, что он главный, и мужчина сделает всё что захочешь.
