Оглавление

1897 год. Таинственное исчезновение жены чикагского «колбасного короля»

Нам очень мало известно о жизни, привычках и даже внешности Мэри Саймеринг (Mary Simering). Автор должен признаться, что не сумел отыскать её изображения, а потому нам остаётся только догадываться о том, как выглядела женщина, с именем которой связана завязка самой, пожалуй, необычной криминальной истории Чикаго XIX века. До нас дошли только какие-то обрывочные данные, связанные с этой женщиной. Например, мы знаем, что она была «довольно молода» и привлекательна, и в 1897 году за 12$ в неделю работала горничной в огромном доме крупного чикагского предпринимателя Адольфа Лютгерта (Adolph Luetgert). Это был внушительный особняк в 2 этажа с высотой потолков по 4 метра, с внушительной мансардой на 5 комнат и подвалом, в котором полуэскадрон гусар мог бы устроить манеж для тренировки лошадей. Это внушительное здание Мэри Саймеринг убирала в одиночку, поскольку её работодатель деньгами не разбрасывался и считал, что для поддержания порядка в доме будет достаточно единственной горничной.

Оценивая события той поры, мы можем с полным основанием утверждать только одно — Мэри была хорошим человеком: внимательным, заботливым и очень ответственным. И именно в силу этих черт своего характера она обратила внимание на то, что хозяйка особняка — Луиза Лютгерт (Louisa Luetgert) — не появилась 2 мая, чтобы переброситься с нею парой слов. Обычно хозяйка находила время на общение с горничной — это было необходимо хотя бы для того, чтобы дать распоряжение о предстоящей в течение дня работе: последовательности уборки комнат, очерёдности перестила постельного белья, смене и чистке чехлов на мебели, стоящей на открытом воздухе, и тому подобном. Работы у Мэри Саймеринг было много, поскольку семья Лютгертов сравнительно недавно переехала в дом №1501 по Эрмитаж-авеню (Hermitage avenue, но эту трассу также называли Хендерсон-авеню (Henderson avenue), и именно второе название закрепилось с течением времени). Необходимость обживать огромный особняк и что-то в нём постоянно мыть и начищать приводила к тому, что горничная виделась с Луизой Лютгерт ежедневно и даже не по одному разу.

Но не 2 мая…

Помимо хозяев особняка — Адольфа и Луизы Лютгерт — в доме проживали 3-е детей — старший, Арнольд (Arnold), был рождён в первом браке Адольфа, и на описываемый момент времени ему уже перевалило за 20, а мальчики помладше — 11-летний Луис (Louis) и 5-летний Элмер (Elmer) — являлись общими детьми супругов.

Поговорив с Луисом, горничная узнала, что накануне вечером всё в доме было как обычно. Луиза Лютгерт уложила детей немногим позже 10 часов вечера, но у кровати Луиса задержалась — сын рассказывал ей о посещении цирка. Женщина вышла из его комнаты около 11 часов вечера и отправилась наверх в свою спальню. Однако горничная, войдя в спальню хозяйки дома, обнаружила, что постель Луизы осталась не тронута, стало быть, женщина в неё не ложилась. Это выглядело довольно странно, но именно в ту минуту Мэри не придала особого значения данному обстоятельству. Мэри Саймеринг в течение дня убирала в доме и практически забыла думать об отсутствующей хозяйке, но появление Адольфа Лютгерта (Adolph Luetgert), заскочившего домой буквально на пару минут в середине дня, побудило горничную поинтересоваться, где сейчас находится Луиза.

Адольф на ходу бросил что-то вроде «она, вероятно, отправилась навестить кого-то из своих друзей» («She has probably gone to visit some of her friends») — во всяком случае, именно так Саймеринг впоследствии воспроизводила ответ главы семейства. Фразу эту можно было истолковать таким образом, что Луиза ушла совсем недавно, то есть уже утром или днём 2 мая, но горничная к тому времени уже знала, что хозяйка не спала в своей кровати. То есть ответ Адольфа ничего не объяснял.

Мэри Саймеринг не оставалось ничего другого, как пожать плечами и продолжить свою монотонную работу. Благо работы было много!

К этой же самой работе она возвратилась на следующий день 3 мая. И снова горничная не увидела Луизу Лютгерт, а между тем Мэри Саймеринг необходимо было получить от хозяйки дома кое-какие указания по перестилу белья. Выдача чистого постельного белья для перестила и учёт использованного являлись прерогативой хозяйки дома, поскольку услуги прачки были платны, и Луиза, рачительная немка, была крайне дотошна во всех деталях, связанных с постельным бельём. 3 мая постели остались без перестилов, и никто из детей не мог ответить на вопрос горничной, когда же появится мама.

На следующий день — 4 мая 1897 года — ровным счётом ничего не изменилось. Адольф Лютгерт с раннего утра умчался на свою колбасную фабрику и не показывался целый день. По дому беззвучно слонялись дети, и даже самый младший Элмер (Elmer) был непривычно тих… Появлялись и исчезали разного рода люди — бригада грузчиков втащила громадный короб с новой люстрой, на кухню привозили мясо, зелень и молоко. Однако некому было взяться за выпечку булочек и хлеба — этим традиционно занималась сама Луиза, и повариха не касалась приготовления свежего хлеба.

А вот теперь хлеб и выпечка закончились.

Всё это выглядело очень странно и даже подозрительно. Мэри Саймеринг встревожилась до такой степени, что решилась действовать самостоятельно. Обращаться за разъяснениями к Адольфу Лютгерту было бы верхом неблагоразумия — тот являл собой типаж мужчины умного и даже ушлого, энергичного, острого на язык, и что-то подсказывало горничной, что её расспросы он воспринял бы в штыки. Попытка задать ему неудобный вопрос вполне могла закончиться для Мэри не просто бранью, а увольнением. Поэтому горничная решила зайти с другой стороны.

Вечером 4 мая она написала письмо Дидриху Бикнезе (Diederich Becknese), родному брату Луизы Лютгерт (последняя в девичестве также носила фамилию Бикнезе). Мэри знала, что Луиза была очень привязана к брату, с которым они вместе провели детство и отрочество в Ганновере, а потом в ноябре 1872 года на борту парохода прибыли в Соединённые Штаты Америки. Как-то Луиза в разговоре с горничной обмолвилась, сказав, что брат всегда придёт ей на помощь и защитит в любой ситуации. И вот теперь — 4 мая 1897 года — Мэри решила, что такой момент настал и Дидриха Бикнезе следует попросить о помощи.

Дидрих с большой семьёй проживал в сельском районе Солт-крик (Salt Creek), расположенном приблизительно в 15 км западнее границы Чикаго. Чтобы узнать его адрес, Мэри Саймеринг пришлось залезть в письменный стол Луизы и покопаться в её бумагах. Поступок этот, конечно же, нельзя назвать красивым, но горничная была уверена, что у неё есть веские основания так поступить.

Узнав адрес Дидриха Бикнезе, женщина написала ему небольшое — буквально с дюжину предложений — письмо, содержание которого осталось нам неизвестно. Сам Дидрих никогда его не показывал и на него не ссылался, не желая впутывать в грязную историю незнакомую ему неравнодушную женщину. Но сама Мэри Саймеринг впоследствии признавала факт написания небольшого письма, в котором она постаралась передать адресату ощущение тревоги за судьбу Луизы.

Цель послания была достигнута. Получив его 5 мая, Дидрих проникся осознанием серьёзности ситуации и засобирался в дорогу. В описываемое время — то есть в мае 1897 года — Дидриху Бикнезе уже исполнилось 40 лет [он родился в феврале 1857 года]. После переезда в Штаты в ноябре 1872 года он почти 8 лет ждал натурализации. Хотя Соединённые Штаты считались «страной иммигрантов», на самом деле процесс получения гражданства даже в условиях характерной для последней четверти XIX столетия лояльности к приезжим был весьма непрост. И совсем не быстр. Дидрих явно тяготел к тихому деревенскому укладу жизни и фактически всю свою жизнь на территории США провёл в небольших городках в Иллинойсе. Бракосочетавшись в возрасте 26 лет — женой его стала 20-летняя Луиза Софи Рэйб (Louise Sophie Rabe), из хорошей немецкой семьи — Дидрих быстро превратился в чинного отца большого семейства. За неполные 12 лет — с августа 1884 года по май 1896 — в браке родились 7 детей (4 дочери, 3 сына). И всё в жизни Дидриха обстояло, в общем-то, неплохо, но незадолго до описываемых событий у него был диагностирован туберкулёз. Лечить эту болезнь в те годы не умели, и даже в самых богатых странах мира смертность от туберкулёза входила в пятёрку основных причин смертности населения. Известие о грозной болезни, конечно же, неприятно поразило Дидриха, но к его чести следует сказать, что духом он не пал и сохранил свою активность и энергию.

Испытав искреннюю тревогу по прочтении письма Мэри Саймеринг, мужчина без долгих колебаний и промедлений отправился в путь. Но не один! С Дидрихом поехал его друг и племянник 22-летний Фред Миллер (Fred Miller), сын другой сестры Дитриха по имени Вильгельмина. Фред мог быть полезен как свидетель разговора, обещавшего быть весьма нелицеприятным. Ранним утром 7 мая мужчины уже стояли на пороге особняка на Эрмитаж-авеню. Неожиданное появление нелюбимых родственников явно застало Адольфа Лютгерта врасплох. «Колбасный король» и ранее не особенно церемонился с Дидрихом — как по причине разницы в возрасте [Адольф был на 11 лет старше], так и общей успешности своей карьеры. Последнее обстоятельство, по-видимому, служило моральным оправданием его высокомерия и пренебрежительности, которые он демонстрировал в отношении всех родственников жены. Как бы там ни было, разговор Адольфа с явившимися в его дом мужчинами не задался с самого начала.

Дидрих заявил, что хотел бы увидеть сестру. Адольф моментально парировал, сказав, что и сам бы хотел того же. Продолжая свою мысль, он сообщил посетителям, что некоторое время тому назад он узнал об измене Луизы, та якобы сообщила, что планирует его оставить. Адольф закончил свой непродолжительный монолог словами о том, что его ничуть не удивляет отсутствие жены, которая, по-видимому, привела в исполнение свой замысел, связанный с уходом из дома.

Дидрих, услыхав столь странное объяснение отсутствия сестры, заявил, что не может поверить в то, что мать 4-х детей [из них двое умерли в младенчестве], прожившая в браке с Адольфом 19 лет, способна вот так исчезнуть в одночасье, а потому если он не получит её адрес от мужа, то будет вынужден обратиться в полицию. Лютгерт, и до того говоривший с явным раздражением, после этих слов вспылил. Он закричал Дидриху, что тот может обращаться куда угодно, но в доме на Эрмитаж-авеню Луизы нет, и где она может находиться, ему — Адольфу Лютгерту — неведомо. Но когда брат её отыщет, пусть напомнит о том, что у неё есть дети, которых не следовало бы забывать!

В общем, конфликтный разговор мужчин не продлился и 5 минут. До мордобоя не дошло, но услышанного хватило Дидриху, чтобы понять — дело плохо и Луиза действительно исчезла! Не теряя времени, мужчины — Бикнезе и Миллер — направились к ближайшему полицейскому участку с твёрдым намерением сделать заявление о безвестном отсутствии человека.

В течение нескольких последующих часов они прошли целый ряд уровней полицейской иерархической лестницы и очутились в конечном итоге в кабинете капитана Германа Шюттлера. В своём месте мы скажем несколько слов об этом человеке — в контексте настоящего повествования личность капитана очень важна — но пока не станем отклоняться от сюжетной канвы, дабы не распылять внимание читателя. Капитан Шюттлер, выражаясь современным языком, выполнял функции начальника уголовного розыска полиции Северного Чикаго, хотя в то время понятия «уголовный розыск» не существовало в принципе. Формально он считался «начальником детективов», и на его плечах лежала задача организации и ведения оперативно-розыскной работы.

Рассказ о женщине, якобы решившейся после 19 лет брака бросить богатого мужа и детей, произвёл на капитана определённое впечатление. Он хорошо знал район Северного Чикаго, в котором находилась фабрика Адольфа Лютгерта, и особых иллюзий, связанных с безопасностью проживания там, не испытывал.

Жилой дом семьи Лютгерт и принадлежавшая главе семейства колбасная фабрика занимали целый квартал в промышленном районе к северу от реки Чикаго. Строго говоря, локацию эту правильнее было бы назвать фабрично-кабацкой, поскольку вокруг находились не только промышленные предприятия, но и питейные заведения. Западнее территории, принадлежавшей Лютгерту, в соседнем квартале, находились мрачные корпуса крупного металлургического завода компании «M. Lassing bridge & iron works» [число занятых превышало 1,5 тысячи человек]. Кварталы эти разделялись глухими заборами и двумя рядами железнодорожных путей, эксплуатировавшихся компанией «Сhicago & North Western railway». Юго-западнее колбасной фабрики находился крупный машиностроительный завод фирмы «William Deering & Co. agricultural works», выпускавший разнообразную технику для сельского хозяйства [число работников этого предприятия весной 1897 года превышало 1,2 тысячи человек]. Наконец, южнее фабрики Лютгерта располагались ещё 2 довольно крупных завода, хотя и поменьше поименованных выше. Один из них — фирмы «Twin works» — занимался различными подрядными работами, связанными с механической обработкой металлоконструкций, а другой, принадлежавший компании «Northwestern terra cotta works», специализировался на выпуске всевозможных фаянсовых изделий [изоляции электропроводки, санитарно-гигиеническом оборудовании и прочем]. Наконец, 2 квартала восточнее участка Лютгерта были заняты жилой застройкой. К северу от колбасной фабрики также располагались жилые кварталы.

Остаётся добавить, что в радиусе 200 метров от особняка Лютгертов располагалось по меньшей мере 5 питейных заведений. Их количество и плотность размещения легко объяснимы — измождённый непосильным трудом пролетарий должен иметь в шаговой доступности пивнушку, в которую можно отнести в конце недели честно заработанные деньги, дабы отдохнуть душой и телом.

Поименованные заводы являлись отнюдь не единственными крупными промышленными объектами в той части города. Ряд предприятий, расположенных неподалёку от фабрики Лютгерта, здесь просто не упомянут с целью не перегружать текст излишними деталями. Просто следует иметь в виду, что каждый день район Диверси-стрит пересекало до 10 тысяч рабочих, направлявшихся на работу и с работы. В то время 8-часового рабочего дня ещё не существовало — профсоюзы за него ещё только боролись! — а потому обычный рабочий день продолжался с раннего утра — приблизительно с 7:00 или 7:30 — до 20 часов и даже 21. Кроме того, нормой являлись различные сверхурочные работы. По этой причине даже в вечернее время тамошние улицы — Райтвуд-авеню (Wrightwood ave.), Эрмитаж-авеню, Диверси-стрит, Клайбурн-авеню (Clybourn ave.) — были полны всевозможной малопочтенной публикой, да притом ещё и нетрезвой! Если по какой-то причине Луиза Лютгерт оказалась в одиночестве в вечерний час на улице, то ничего хорошего это ей не сулило.

Помимо общей криминогенности района, обусловленной многочисленностью пролетарской и люмпенизированной публики, проблему для безопасности женщины могла представлять близость 2-путной железной дороги, не имевшей освещения в тёмное время суток. Если по какой-то причине Луиза поздним вечером или ночью ушла из дома и решила перейти железнодорожные пути, то в условиях плохой видимости она могла неверно оценить расстояние до движущегося паровоза. С ней мог произойти несчастный случай, и паровозная бригада могла попросту того не заметить.

Обдумав как следует заявление Бикнезе и Миллера, капитан Шюттлер отдал несколько распоряжений. Во-первых, он направил в район Эрмитаж-авеню несколько групп полицейских в форме, которым поручил пройти «мелким чёсом» по окрестностям фабрики Лютгерта в поисках свидетелей чего-либо необычного, произошедшего 1 мая либо в ночь на 2-е число. Полицейским надлежало задавать вопросы как о судьбе Луизы Лютгерт, так и об обстановке в её семье и состоянии бизнеса её мужа Адольфа. Помимо поиска свидетелей, полицейским надлежало провести осмотр территории с целью поиска как следов несчастного случая или совершения преступления (крови, обрывков одежды, личных вещей, оружия и прочего), так и женского трупа. Особое внимание следовало обратить на осмотр как железнодорожных путей, так и полосы отчуждения вдоль них. Шюттлер допускал, что тщательный осмотр местности позволит обнаружить замаскированный труп пропавшей женщины. Руководство поисковой операцией капитан Шюттлер поручил опытному и уважаемому полицейскому Джорджу Смиту (George Smith).

Во-вторых, помимо поисков вокруг фабрики и особняка Лютгертов, капитан решил собрать информацию и на самой фабрике, точнее, среди её персонала, соседей, а также родственников пропавшей женщины. Отдавая себе отчёт в том, что «колбасный король» является человеком очень состоятельным и неглупым, капитан решил эту часть поисковой операции провести по возможности тихо. Два толковых детектива в штатском — Дин (Dean) и Квэйли (Qualey) — были откомандированы для разведки как на колбасной фабрике, так и в крупных салунах, расположенных в непосредственной от неё близости. Известно, что на Диверси-стрит менее чем в 100 метрах от фабрики в то время находились 2 крупных питейных заведения, принадлежавших Фидлеру (Fiedler) и Тоши (Tosch), и до полудюжины мелких. Именно в этих злачных местах детективам в штатском и надлежало провести то, что нынешняя теория оперативно-розыскной деятельности называет обтекаемым словосочетанием «оперативный опрос» (то есть сбор сведений об интересующем лице без раскрытия лицами, проводящими данное мероприятие, своей принадлежности к правоохранительным органам).

Уже к полудню следующего дня капитаном Шюттлером были получены от подчинённых первые отчёты. Оказалось, что колбасная фабрика Лютгерта с начала года закрыта якобы на ремонт, но при этом ведутся разговоры о финансовых затруднениях её владельца. Тем не менее на фабрику периодически завозится какое-то оборудование, и на её территории копошатся некие работники, чем-то там занятые. Данное обстоятельство объективно затруднило сбор сведений среди рабочих колбасной фабрики ввиду малочисленности таковых.

Нельзя не отметить того, что район колбасной фабрики был довольно пустынен, поскольку он находился на границе обширной индустриальной застройки, и потому был мало популярен у частных владельцев. Тем не менее несколько домохозяйств в пешей доступности от особняка Лютгертов имелись. Жительница одного из этих домов — некая Амелия Кайзер (Amelia Kaiser) при опросе детективами рассказала, что видела Луизу Лютгерт около 22 часов 30 апреля. Та была очень меланхолична, спокойна, и ничто в её поведении не указывало на возможность неких эмоциональных действий вроде самоубийства, бегства и тому подобного. Последний разговор с Луизой запомнился свидетельнице ввиду очень необычного обстоятельства — Луиза передала детям Амелии 4 апельсина. Ранее ничего подобного она не делала, и потому этот подарок выглядел очень странно.

Разумеется, первостепенную важность для расследования имела информация о том, кто видел пропавшую женщину последним. В этом отношении очень ценными оказались показания Луиса Лютгерта (Louis Luetgert), 11-летнего сына Луизы и Адольфа. Мальчик хорошо запомнил события вечера 1 мая — в тот день он ходил в цирк и вечером рассказал матери об увиденном представлении. Разговор этот произошёл перед отходом Луиса ко сну между 22:30 и 23 часами. Мальчик умел определять время, и в его комнате находились часы, так что в точности указанного им интервала можно было не сомневаться. По словам мальчика, во время его беседы с матерью в комнату вошёл отец, который сказал, что направляется на фабрику. В руках он держал фонарь. Луис добавил, что отец в последние месяцы всегда уходил по вечерам на фабрику с фонарём, поскольку занимался охраной предприятия от расхитителей. Домой он возвращался в рассветом, но ненадолго и, наскоро позавтракав, снова уходил. Пересказывая полицейским содержание этого разговора, мальчик настаивал на том, что ничего необычного или настораживающего в поведении матери не заметил. Всё было как обычно — спокойно и непринуждённо.

Основываясь на рассказе Луиса, можно было уверенно утверждать, что около 23 часов 1 мая Луиза в хорошем настроении и добром здравии находилась в собственном доме. Однако в свою кровать она так и не легла, а утром следующего дня уже никто её не видел.

Информация, поступившая от родственников Луизы, звучала настораживающе. Племянница пропавшей женщины — Фредерика Мюллер (Frederica Mueller), имя которой обычно сокращали до лаконичного Фрида — сообщила полицейским, что отношения тёти с мужем были напряжёнными, они часто спорили, и конфликты эти продолжались подолгу. Фрида, вообще, оказалась очень ценным свидетелем, поскольку хорошо знала бизнес Адольфа Лютгерта. Это было связано с тем, что она ещё в 1890 году стала работать на него бухгалтером, и не будет большой ошибкой сказать, что слава «колбасного короля» родилась на её глазах. Через несколько лет Адольф удалил её, очевидно, не желая терпеть контроль за денежными потоками со стороны родственников жены, и весной 1897 года 27-летняя Фрида работала обычным кассиром в магазине.

Нельзя не отметить того, что Фрида стала тем человеком, кто первый допустил утечку информацию о происходящих событиях в газету, хотя полицейские просили всех опрашиваемых до поры до времени держать рот на замке. Уже 9 мая Фредерика Мюллер рассказал журналисту «Chicago Tribune» о ведущейся поисковой операции и своих подозрениях в отношении Адольфа Лютгерта. Некоторые её высказывания мы можем квалифицировать сейчас как неуместные — это если говорить максимально обтекаемо. В частности, Фрида заявила, что «Господин и госпожа Лютгерты часто ссорились. Госпожа Лютгерт была не из тех людей, что убегают и совершают самоубийство, даже несмотря на то, что её муж потерпел неудачу в делах или из-за ссоры. Они конфликтовали часто и подолгу, и продолжалось это длительное время.»[1] Говорить такое, разумеется, не стоило — на следующий день весь Чикаго прочитал сентенции Фредерики, которая таким вот незамысловатым образом, по-видимому, сводила счёты с неприятным ей родственничком.

Однако женщина, судя по всему, упустила из вида то немаловажное обстоятельство, что извлечение на свет Божий чужих семейных тайн — не самая умная тактика. Это дверь, которая открывается в обе стороны, что последующие события и доказали вполне убедительно.

Уже первые дни розысков привели к появлению свидетелей, утверждавших, будто они видели Луизу Лютгерт после 1 мая. Одним из них стал некий Мэтью Шоли (Matthew J. Scholey), владевший баром в отеле «Мэпл» (hotel «Maple») в городе Кеноше, расположенном в 60 км севернее Чикаго.

Отель находился неподалёку от вокзала, и женщина, появившаяся в баре 5 мая, как будто пришла именно со стороны вокзала. Шоли утверждал, что она хотела остановиться в отеле, однако не имела денег, поэтому спросила находившегося за стойкой свидетеля, может ли тот поселить её с тем условием, чтобы она отработала долг на кухне. Шоли объяснил, что не является владельцем гостиницы и не может брать постояльцев без оплаты, что же касается помощи в работе на кухне, то в таковой сейчас нужды нет. Его насторожило то, что женщина путешествовала налегке — любой человек, связанный с гостиничным бизнесом, скажет, не задумываясь, что постояльцы, путешествующие в одиночку и без багажа, внушают подозрения, поскольку частенько оказываются источником проблем. Это либо сумасшедшие, либо преступники, либо просто какие-то неадекваты, и даже если у них имеются при себе деньги, сие не гарантирует от каких-либо эксцессов в последующем.

В общем, появление странной женщины и её необычная просьба заставили Шоли насторожиться, когда же он узнал о проводящихся в Чикаго розысках, то сразу же припомнил посетительницу. Он сделал соответствующее заявление местной полиции, а оттуда информация поступила в Чикаго. Не желая терять времени, капитан Шюттлер распорядился проверить информацию о пребывании Луизы Лютгерт в Кеноше. Город находился в штате Висконсин, и формальный запрос о проверке мог блуждать между разными юрисдикциями многие недели, поэтому капитан отрядил в Кеношу одного из детективов, дабы тот попросил у местной полиции помощи в проведении проверки без лишних проволочек.

В Кеношу отправился один из детективов, поговоривший с барменом и предъявивший ему фотографию пропавшей женщины. Шоли уверенно опознал Луизу. Однако, побеседовав с работниками отеля, детектив выяснил, что 5 мая бар был закрыт и более того — в тот день Мэтт Шоли вообще уехал из Кеноши. На основании собранной информации детектив пришёл к выводу, что воспоминания бармена о появлении подозрительной женщины представляют собой либо умышленную мистификацию, либо добросовестное заблуждение, но чем бы они не являлись в действительности, к поискам Луизы Лютгерт рассказ Шоли отношения иметь не может.

В те же самые майские дни полицейские, занимавшиеся осмотром местности, отыскали в бурьяне неподалёку от железнодорожных путей мужской пиджак с бурыми пятнами на правом рукаве. В карманах находились несколько мелких монет, расчёска и… большой носовой платок с вышитыми инициалами «LL». Означали ли эти инициалы «Луиза Лютгерт», или же находка не имела отношения к исчезновению женщины, никто сказать не мог. Также никто не мог сказать, являлись ли бурые пятна на рукаве пиджака человеческой кровью — нужная для этого технология появится в распоряжении судебных медиков лишь через несколько лет.[2]

В те же самые дни первой декады мая полицейские проверили и другие «зацепки», которые могли бы привести к Луизе Лютгерт, если только та действительно надумала добровольно покинуть дом. Полицейские посетили хорошую знакомую пропавшей женщины по фамилии Харрисон (Mrs. Harrison), проживавшую на Кливленд-авеню (Cleveland avenue), и выяснили, что та не видела Луизу более 2-х недель. Были проверены адреса в городах Уитон (Wheaton), Элгин (Elgin) и Канкаки (Kankakee), по которым проживали различные знакомые и родственники Луизы — там она могла появиться после 1 мая. Упомянутые города можно было назвать пригородами Чикаго, все они находились на удалении от него менее 20 км. Проверка показала, что ни к кому из родственников и знакомых Луиза не приезжала.

Помимо осмотра прилегающей к фабрике территории, полиция прошла, что называется, «мелким чёсом» по весьма обширной области Северного Чикаго вдоль одноимённой реки и пляжам вдоль озера Мичиган. Сейчас эти территории застроены, однако в конце XIX-го столетия там имелись и обширные пустыри, и промышленные зоны, и жилые кварталы. Большое внимание было уделено району, в котором тогда проводилась добыча глины — это было идеальное место для сокрытия трупа, там в некоторых местах даже проводились раскопки. Осматривалась городская береговая линия, в том числе и с воды, поскольку нельзя было исключать того, что Луиза Лютгерт утопилась, однако никаких вещей, которые можно было бы связать с пропавшей женщиной, не было найдено ни в воде, ни на берегу.

Во второй половине дня 10 мая появилась информация иного рода, также заслуживавшая самого внимательного анализа и проверки. Департамент полиции Нью-Йорка уведомил коллег из Чикаго о том, что получены сведения о пребывании Луизы Лютгерт в Нью-Йорке 7 мая. Это сообщение до такой степени заинтересовало капитана Шюттлера, что тот решил проверить его лично. Капитан оставил все дела, сел в ночной экспресс и уже в полдень 11 мая появился в приёмной начальника Департамента полиции Нью-Йорка.

Там ему сообщили, что некий Александер Гротти (A.W.C.Grotty, встречается также написание фамилии Gratty), проживавший в Нью-Йорке по адресу дом №14 по Западной 115-й улице (West 115 street), а ранее живший в Чикаго, обратился накануне в полицию с заявлением. В нём он утверждал, будто повстречал разыскиваемую полицией Чикаго Луизу Лютгерт на Бродвее утром 7 мая, о чём и готов официально свидетельствовать перед коронерским жюри и в суде.

Капитан Шюттлер, получив в поддержку детектива местной полиции, отправился на розыск свидетеля. Из беседы с Гротти капитан выяснил следующее. Утром 7 мая — между 10 и 11 часами — Гротти шёл по манхэттенскому Бродвею (Broadway) в обществе своих товарищей Ричарда Шалхова (Richard L. Shulhof), проживавшего в доме №163 по улице Мерсер (Mercer street), и Рудольфа Шинцки (Rudolph Schintzky), чьё место жительства — дом №52 по Улице Принс (Prince street). Шинцки являлся довольно крупным торговцем, хорошо известным в деловых кругах Нью-Йорка, а Шалхов был его помощником. Этот выходец из России, точнее, из Царства Польского, по-видимому, носил фамилию «Чулков», но из-за некорректной транслитерации она превратилась в неблагозвучный обрубок, режущий слух как американца, так и выходца из Восточной Европы.

Вся троица — Гротти, Шалхов и Шинцки — возвращались из офиса юридической фирмы Кука, находившегося в нижнем Манхэттене. Неподалёку от отеля «Broadway Central», расположенного на пересечении улиц Бродвей и Западной 3-й (West 3 street), Гротти увидел Луизу Лютгерт, шедшую в обществе незнакомой ему женщины. Они были хорошо знакомы на протяжении нескольких лет. Зная, что Луиза замужем за весьма состоятельным предпринимателем и постоянно проживает в Чикаго, Гротти немало удивился. Он подошёл к женщине и поздоровался — она сразу же его узнала. Они немного поговорили, в частности, Луиза сообщила, что приехала из Чикаго «только что» и добавила, что остановилась в отеле «Occidental» на пересечении улиц Брум (Broome street) и Бовери (Bowery). Упомянутый отель находился примерно в 1300 метрах от места встречи, так что не было ничего удивительного в том, что женщины прошли это расстояние, гуляя.

Продолжая свой рассказ, Гротти заявил Шюттлеру, будто пригласил Луизу и её спутницу на обед в ресторан отеля «Бродвей централ». Женщины вежливо отказались. Присутствие посторонних — то есть Шалхова и Шинцки, а также спутницы Луизы — до некоторой степени стесняли Гротти, а ему между тем хотелось пообщаться с нею в спокойной обстановке. Он продиктовал Луизе номер своего домашнего телефона и попросил её позвонить, дабы они могли встретиться через некоторое время. Женщина записала телефонный номер в небольшой блокнот и пообещала связаться с Гротти.

На этом они раскланялись и пошли в противоположные стороны. По прошествии некоторого времени — одного или двух дней — Гротти прочитал о ведущихся в Чикаго поисках Луизы Лютгерт и понял, что женщина скрылась из города умышленно.

Александер Гротти захотел разобраться в случившемся и попытался встретиться с Луизой. 9 или 10 мая он посетил отель «Оксидентал», где попытался навести справки о женщине, приехавшей из Чикаго в период с 1 по 10 число. Одна из горничных сообщила ему, что дама, соответствовавшая приметам Луизы Лютгерт, выехала 7 мая. Крайне озадаченный услышанным, Гротти прошёл тем путём, каким должна была идти Луиза и её спутница от отеля «Оксидентал» к Бродвею. Его внимание привлекла реклама агентства «Falk & company» на пересечении улиц Гранд (Grand street) и Бовери (Bowery) — эта фирма занималась торговлей билетами на трансатлантические рейсы в Европу и Южную Америку. Гротти вошёл в офис этой компании и стал расспрашивать о покупке билетов с датой отплытия корабля во второй половине 7 мая. Он узнал, что некий Эмиль Брюкнер (Emil Bruckner) приобрёл 2 билета — для себя и супруги — на следовавшее в Гамбург судно «Palatia». Женщина, которую Брюкнер представлял как свою жену, удивительно напоминала Луизу Лютгерт.

Отдавая себе отчёт в том, что является важным свидетелем, Гротти обратился к полиции Нью-Йорка с заявлением об имевшей место встрече.

Капитан Шюттлер, выслушав это в высшей степени необычное повествование, предпринял кое-какие меры по проверке услышанного. Прежде всего он побеседовал с Шалховым и Шинцки, которые якобы являлись свидетелями встречи Гротти с пропавшей женщиной, и продемонстрировал обоим её фотографию. И Шалхов, и Шинцки подтвердили тот факт, что утром 7 мая неподалёку от отеля «Бродвей централ» Гротти действительно заговорил с некими женщинами, одну из которых назвал своей давней знакомой. Далее воспоминания свидетелей вступали в радикальное противоречие. Шалхов после предъявления ему фотографии пропавшей женщины опознал в собеседнице своего товарища Луизу Лютгерт. А вот Шинцки — нет! Он заявил, что Гротти разговаривал с некоей пышнотелой молодой женщиной, чей возраст Шинцки определил в 23 года. Она была брюнеткой с большой грудью и бёдрами и мало походила на худощавую Луизу Лютгерт. Кроме того, Шинцки заявил, будто после окончания разговора Гротти со смехом сказал ему, что эта пышнотелая дама ранее являлась его любовницей. В этом месте следует сразу же внести ясность — Шалхов подобных слов Гротти не запомнил.

Капитан Шюттлер вместе с сопровождавшим его детективом нью-йоркской полиции направил свои стопы в отель «Оксидентал», где по прибытии из Чикаго якобы остановилась Луиза. Опрос персонала показал, что в период с 1 по 10 мая Луиза Лютгерт в отеле не появлялась. Также стало ясно, что женщину, чьи приметы соответствовали бы её приметам, в «Оксидентале» никто не видел. Поиски горничной, у которой якобы наводил справки Александер Гротти, успехом не увенчались — таковой среди персонала гостиницы не оказалось.

Заинтересовала Шюттлера и личность самого Гротти. Наведя необходимые справки, он выяснил, что в свидетельстве о его браке, выданном в 1894 году, датой рождения указан… 1863 год! Поскольку Луиза Бикнезе бракосочеталась с Адольфом Лютгертом в 1878 году, то получалось, что Гротти на момент их свадьбы было всего-то 15 лет. Другими словами, он был на 6 лет младше Луизы. Мог ли такой мужчина представлять интерес для женщины? Для последней четверти XIX столетия это выглядело не очень достоверно!

И наконец, капитан узнал ещё кое-что, что посчитал в той обстановке весьма важным. Коллеги из нью-йоркской полиции рассказали ему, что Гротти ранее уже попадал в аналогичную историю, то есть, он заявлял о том, будто видел человека, объявленного в розыск, но последующие события доказали лживость его утверждений.

Это была довольно примечательная история, хотя и лишённая какой-либо криминальной подоплёки. Вкратце суть её сводилась к следующему. Некий полковник Роуз, один из совладельцев компании по производству виски, отправился в срочную командировку, не заехав предварительно домой и не известив лично о предстоящем отъезде членов семьи. Он отправил телеграмму с вокзала, в которой сообщил об отъезде, и на том успокоился. Телеграмма же не дошла до получателей, в результате чего встревоженные члены семьи обратились в полицию. В Нью-Йорке начались розыски Роуза, и тут через пару дней появился Гротти, рассказавший, будто он повстречал полковника. По его словам, они были знакомы ранее и при встрече сразу же узнали друг друга. Встреча произошла в поезде, следовавшем в Баффало, штат Нью-Йорк, при этом Роуз находился в обществе некоей весьма привлекательной дамы.

Рассказ Гротти вызвал живейший интерес и даже попал в нью-йоркские газеты. Однако рассказчик наслаждался славой недолго. Буквально через 3 дня Роуз возвратился из командировки, и всё встало на свои места. Члены семьи полковника даже собирались судиться с газетами за диффамацию, но в конечном итоге обошлось без этого ввиду досудебного урегулирования претензий.

В общем, по словам нью-йоркских полицейских, Гротти имел репутацию болтуна и мифомана, готового ради нескольких минут славы [или невеликую мзду!] выдумать любую, даже самую вздорную чепуху. Мол, верить этому человеку не следует, и проверка его говорильни — это время, потраченное напрасно.

Капитан Шюттлер посчитал, что узнал в Нью-Йорке всё, что ему требовалось для дальнейшего расследования. 14 мая он возвратился в Чикаго, абсолютно уверенный в том, что Луиза Лютгерт в Нью-Йорке не появлялась и вообще вряд ли покидала пределы ближайших к колбасной фабрике кварталов.

Однако, забегая немного вперёд, следует обратить внимание читателя на то, что Гротти со своим необычным рассказом из настоящего повествования не исчезает. Нам ещё придётся говорить и об этом человеке, и о его показаниях, но для того, чтобы лучше понимать внутреннюю логику последующих событий, следует сделать акцент на выводах проведённой Шюттлером проверки.

Дело в том, что выводы капитана-детектива могут быть если не опровергнуты безоговорочно, то, выражаясь корректнее, обоснованно поставлены под сомнение. Пойдём по порядку:

1) Рудольф Шинцки заявил, будто встреченная Гротти женщина была молода, пышнотела и мало походила на Луизу Лютгерт. Однако видел он фотографию молодой Луизы, ту самую, что приведена в этом очерке выше. В девичестве она действительно была стройна и худощава — настоящая тростинка! — однако после 19 лет замужества и 4-х родов фигура её заметно изменилась. Что не должно удивлять… В 1897 году Луиза была, что называется, женщиной в теле, поэтому прямого опровержения сказанному Гротти в словах Шинцки нет. Что же касается оценки возраста [якобы 23 года, по мнению Рудольфа], то к подобного рода суждениям надо относиться очень осторожно — они крайне субъективны. Есть мужчины, которые испытывают сильные затруднения при оценке женского возраста «на глаз», кроме того, разного рода женские ухищрения [косынки на шее, перчатки, искусная косметика, причёска и тому подобное] способны успешно дезориентировать мужчин. Рудольф Шинцки очень не хотел попасть в «полицейскую историю», и беседа с капитаном Шюттлером его явно напугала. Свидетель постарался максимально дистанцироваться от Гротти и, кстати, по этой причине нельзя исключать того, что Шинцки попросту выдумал слова Гротти о «встреченной любовнице». Тем более что Ричард Шалхоф не подтверждал подобных заявлений Гротти. Хотя на первый взгляд кажется, будто Шинцки опровергнул выдумку своего младшего товарища, при внимательном анализе становится ясно, что непримиримого противоречия между их рассказами о встрече на Бродвее нет.

2) То, что в отеле «Оксидентал» никто не вспомнил Луизу Лютгерт, и в книге регистраций постояльцев не оказалось её фамилии, отнюдь не исключало возможность появления женщины в Нью-Йорке. Во-первых, она могла поселиться под вымышленным именем и фамилией, что кажется вполне логичным для человека, сбежавшего из дома и не желающего, чтобы его отыскали. Во-вторых, она могла изменить свою внешность и стала мало походить на собственное изображение на фотографии. Что, кстати, также представляется весьма логичным. Наконец, в-третьих, Луиза Лютгерт могла остановиться в другой гостинице, и «Оксидентал» она назвала своему бывшему приятелю умышленно, чтобы направить его [и полицию] по ложному следу.

3) Несовпадение возрастов Гротти и Луизы Лютгерт может быть кажущимся, иначе говоря, мужчина мог быть старше, нежели это решил капитан-детектив, исходя из записи в свидетельстве о браке. Во время бракосочетания в 1894 году Гротти по каким-то причинам мог умышленно занизить свой возраст. В США в ту пору не существовало системы паспортного учёта и контроля даже в том весьма условном и упрощённом виде, в котором такого рода контроль имел место в странах Европы. Персональные данные в подавляющем большинстве случаев — при устройстве на работу, поселении в гостинице, обращении в банк или страховую компанию и тому подобном — регистрировались со слов обратившегося лица. Замечательным образчиком того, как на практике работала такая система «доверия слову джентльмена», являются похождения американского серийного убийца Маджета-Холмса. В моём очерке «1895 год. Дом смерти на 63-й улице»[3] можно найти весьма любопытные примеры того, как люди выдавали себя за тех, кем не являются и, используя присвоенные или выдуманные биографии, вступали в брак, заключали договора страхования жизни, покупали и продавали недвижимость и тому подобное. По этой причине ссылка на свидетельство о браке ни в коем случае не может признаваться однозначным свидетельством того, что Гротти родился именно в 1863 году, а не, скажем, десятью годами ранее. Кстати говоря, и описку в рукописном документе [с последующим исправлением или без оного] исключать нельзя — для документов того времени это вполне обычное дело.

4) Что же касается предупреждения о склонности Гротти к разного рода выдумкам и мифотворчеству, которое капитан Шюттлер получил (или якобы получил) от своих нью-йоркских коллег, то этот аспект представляется вообще недоказуемым. В своём месте мы увидим, как капитан-детектив попробует использовать этот аргумент и что из этого получится, так что не станем забегать вперёд.

Подводя итог поездке Шюттлера в Нью-Йорк, можно сказать так: капитан Шюттлер посчитал, что обоснованно опровергнул предположение о появлении там Луизы Лютгерт, однако этот вывод оказался преждевременен, и начальник детективов явно поспешил, сбрасывая со счетов Гротти.

Итак, детектив-капитан возвратился 14 мая в Чикаго. Там его ждали до некоторой степени неожиданные новости. Оказалось, что в полицейское управление Северного Чикаго (так называемого «Норт-сайда» (North side)) 13 мая явился Адольф Лютгерт. В довольно резкой и даже бескомпромиссной форме он сделал заявление, в котором потребовал от местного полицейского руководства сообщить средствам массовой информации, что его никто не подозревает в причастности к исчезновению жены. И что таковое исчезновение вообще не имеет никакой криминальной подоплёки. Согласитесь, довольно неожиданное заявление от человека, подозрения с которого отнюдь не сняты, и более того, с каждым днём эти самые подозрения укрепляются!

Выяснилось, что в некоей местной газете 12 или 13 мая появилось лаконичное сообщение, извещавшее читателей о розыскной операции, проводимой полицией в районе колбасной фабрики мистера Лютгерта на Диверси-стрит. Автор должен признаться, что заметку эту обнаружить не смог, и потому её тон и точное содержание остались неизвестны [первая заметка в газетах, которая мне известна, относится к 19 мая 1897 года]. Но насколько можно судить по пересказам этой истории полицейскими чинами, упомянутая заметка была весьма лаконична и ни в чём Лютгерта не обвиняла. По этой причине реакция мужа пропавшей женщины представлялась до некоторой степени неадекватной. Имелась и другая странность, связанная с визитом «колбасного магната» в здание полиции. Полицейские, беседовавшие с Адольфом Лютгертом, обратили внимание на то, что мужчина ни в какой форме не обсуждал факт отсутствия жены — его данное обстоятельство вообще не беспокоило. Его главной заботой являлась газетная заметка и то, как она может повредить его репутации.

Что же касается фактической стороны проводимых полицией розысков, то размер осматриваемой территории увеличивался с каждым днём. 13 и 14 мая полицейские уже принялись осматривать берега реки Чикаго, разделившей две части города — Норт-сайд и Вест-сайд — а также прилегающие к ней пока ещё не застроенные участки земли. Все эти усилия положительного результата не имели в том смысле, что следов Луизы Лютгерт обнаружить не удалось.

Капитан Шюттлер решил, что пришло время лично познакомиться с мужем пропавшей женщины. Тем более что и повод подходящий уже представился [имеется в виду появление Адольфа Лютгерта в здании полиции во время отъезда Шюттлера из города]. 15 мая капитан в обществе своего подчинённого лейтенанта Хатчинсона прибыл в офис колбасной фабрики, находившийся на 1-м этаже главного производственного здания на Диверси-стрит, где впервые встретился с владельцем предприятия Адольфом Лютгертом. Нам известно содержание этого разговора, корректного по форме и конструктивного по содержанию. Капитан сообщил, что полиция хотела бы осмотреть принадлежащую Лютгерту территорию — как самой фабрики, так и особняка, и парка. Адольф дал согласие на проведение необходимых мероприятий, не настаивая на предъявлении ордера [которым полиция не располагала]. Лютгерт ответил на несколько вопросов, связанных с отсутствующей женой. Он, в частности, заявил, что видел её в последний раз вечером 1 мая в районе 21 часа или чуть позже.

Также Адольф пояснил, почему не обращался в полицию с заявлением об исчезновении жены и не пытался вести её розыски самостоятельно. Из его слов следовало, что Луиза с некоторых пор стала демонстрировать признаки душевного заболевания, что не стало для него — Адольфа Лютгерта — новостью, поскольку в роду его жены такие случаи прежде уже отмечались. В этой связи его гораздо больше беспокоила не болезнь жены, а угроза передачи этого недуга детям. Своё нежелание заниматься розысками Адольф объяснил тем, что испытывал сильный стыд от сложившейся ситуации и боялся разглашения происходящего. Сейчас все силы были брошены на решение проблем, связанных с запуском производства, поскольку фабрика не работает с 1 января, а потому он несёт ежедневные убытки из-за её простоя, ввиду чего сил на то, чтобы одновременно с этим лично заниматься розыском жены, у него просто не остаётся.

По мнению Лютгерта, крайне неприятная ситуация должна будет разрешиться сама собой — жена послоняется по окрестностям, потратит все деньги да и вернётся домой.

Рассуждения мужа выглядели хотя и цинично, но довольно прагматично. По-своему он был логичен и говорил, казалось, искренне. Однако капитан Шюттлер обратил внимание на мелочь, которую сам Адольф Лютгерт, судя по всему, не заметил. Во время своего разговора с Бикнезе и Миллером он заявил, что его жена ему изменяла и бежала с любовником… Теперь же в качестве объяснения её отсутствия прозвучал совсем иной тезис, а именно — душевная болезнь, которая обострилась в последние месяцы. Сложно сказать, существовало ли это противоречие объективно и насколько точно Дидрих Бикнезе передал слова зятя полицейским. Но если он не клеветал на Адольфа Лютгерта, то последний и впрямь видоизменил свою версию событий.

Итак, начиная с 15 мая большая группа полицейских — более 15 человек — приступила к систематическому осмотру территории и построек, принадлежавших «колбасному королю». Однако прежде чем перейти к рассмотрению результатов этих осмотров по существу, необходимо сказать несколько слов о событии, произошедшем 16 мая, то есть на следующий день после беседы капитана Шюттлера и лейтенанта Хатчинсона с Адольфом Лютгертом. В тот день Шюттлер вновь появился на пороге офиса последнего, но на этот раз рядом с ним стоял капитан Майкл Шаак. Последний являлся начальником Шюттлера [хотя формально они имели равные звания «капитана полиции»]. Между полицейскими и «колбасным магнатом» состоялся ещё один разговор, о котором нам известно лишь то, что он произошёл. Детали этой беседы никогда никем из её участников не разглашались.

По мнению автора, это был очень интересный разговор, детали которого и результат непосредственно повлияли на весь ход последующих событий. Иначе говоря, сложись разговор немного иначе, чем это произошло в действительности, и мы бы увидели совсем другую историю. Во время этого важного [и даже судьбоносного!] разговора два капитана — Шаак и Шюттлер — попытались запугать Адольфа Лютгерта и сделали ему некое предложение. В своём месте автор попытается обосновать собственную убеждённость в сказанном.

На данном же этапе повествования следует сделать отступление и сказать несколько слов об обоих упомянутых выше капитанах полиции. Это важно по двум несхожим причинам. Во-первых, такой рассказ позволит наглядно продемонстрировать приёмы и методы полицейской работы в конце XIX столетия, которые, скажем прямо, весьма далеки от современных требований к законности оперативно-розыскной деятельности. А во-вторых, осведомлённость о личных качествах руководящих полицейских кадров поможет лучше понять многие аспекты и нюансы этого расследования. Без такого рассказа читатель просто не поймёт, почему участники истории, ставшей сюжетом настоящего очерка, поступали так, а не иначе, почему они говорили то, что говорили, и как внутренняя логика событий предопределяла повороты сюжета, казавшиеся на первый взгляд случайными.

Главным полицейским начальником в чикагском Норт-сайде являлся упомянутый чуть выше капитан Майкл Джон Шаак (Michael John Schaack), человек необычной судьбы и весьма неординарного характера. Родился он в апреле 1843 года в Люксембурге, и на описываемый момент времени ему уже исполнилось 54 года. Семья Шааков эмигрировала в США в 1853 году, и мальчик, не имевший возможности учиться, рано познал тяжесть подневольного труда. За 3 доллара в неделю он работал учеником мастера на мебельной фабрике, потом ушёл на пивоварню, а в возрасте 18 лет устроился юнгой на шхуну, совершавшую каботажные плавания по Великим озёрам. Именно в бытность Шаака моряком проявилась удивительная — прямо-таки невероятная! — везучесть этого человека. Несколько кораблей, в составе экипажей которых он числился, утонули, но с головы Шаака волос не упал. Он то увольнялся перед последним плаванием, то попадал в больницу, то задерживался на берегу, и корабль уходил в последний рейс без него… В общем, все вокруг гибли, а молодой Майкл Шаак оставался цел и невредим! Эта удивительная везучесть неоднократно проявлялась и во время полицейской службы Шаака, о чём ниже ещё будет сказано.

В полицию Майкл попал в возрасте 26 лет (летом 1869 года) и уже в самом начале полицейской карьеры продемонстрировал свои лучшие качества — бесстрашие и верность долгу. Так, однажды во время ночного патрулирования Шаак с напарником обнаружили следы взлома окна богатого особняка и предположили, что преступники находятся внутри здания. Пара полицейских проникла в дом, не зная, что преступников четверо, и они уже заложили взрывчатку под сейф, который предполагали вскрыть. В момент задержания преступников произошла отчаянная схватка, один из грабителей бросился на Шаака с ножом, а другой выстрелил в него из револьвера. Апофеозом сражения стал взрыв пороховой шашки… Шаак стрелял в противника, но его пистолет дал осечку, а потому обезоруживать нападавшего пришлось врукопашную. Двое грабителей бежали, но двоих Шаак и его напарник приволокли в полицейский участок.

Таких историй за время продолжительной службы Майкла было множество. В 1874 году Шаак, ставший к тому времени сержантом, был переведён в детективы и в период с 1874 года по 1879 произвёл задержания 865 преступников. Многие его расследования были связаны с непосредственной угрозой жизни. Так, например, однажды Шаак, преследовавший убегавшего вора-«домушника» Чарльза МакКарти (Charles McCarthy), застрял на пиках высокой ограды — то ли штаны зацепились, то ли длинное пальто… Убегавший преступник, увидев, что его преследователь оказался в беспомощном положении, решил поглумиться над ним и принялся расстреливать неподвижную «мишень» из револьвера. История эта могла бы иметь для Шаака самый печальный исход, но напарник Майкла по фамилии Долан подоспел своевременно и обезоружил стрелявшего. Другая поразительная история приключилась в 1877 году при задержании убийцы Томми Эллиса (Tommy Ellis), хвалившегося, что он не сдастся полиции живым. Эллис практически в упор дважды выстрелил в Шаака и… не попал! Так что преступнику пришлось прогуляться в застенок помимо собственной воли.

В августе 1879 года Майкл был произведён в лейтенанты. К этому времени он стал уже широко известен, и его карьеру можно было безо всяких оговорок считать удачной. Однако в первой половине 1880-х годов появились первые признаки неблагополучия и того, что мы назвали бы сейчас «профессиональной деформацией». Стали появляться сообщения о практикуемых Шааком незаконных методах ведения следствия — пытках, угрозах в отношении свидетелей и по