Андрей Дмитриев — прозаик, сценарист; автор книг «Этот берег», «Закрытая книга», «Поворот реки», «Дорога обратно», «Крестьянин и тинейджер». Лауреат премий «Русский Букер», «Ясная Поляна», финалист «Большой книги». Роман «Ветер Трои» — об ускользающем счастье и любви, которая может быть целью, но ничего не решает; это история человека с медной сединой, редким обаянием и умом. От имени его друзей и поклонников из разных уголков мира и ведется повествование. Сентябрь 2020 года. В стамбульском аэропорту спустя сорок лет встречаются двое. Путешествуя по Турции на автомобиле — Троя, Памуккале, Лаодикея, Бахчедере, — они узнают друг друга заново, испытывают, ревнуют, вспоминают прошлое и мечтают о новой будущей жизни… Магия прозы Андрея Дмитриева складывается из того, как подробно, красиво и точно он описывает земной мир. И читать описания, как ветер гладит щеку, вино пьянит, красное солнце отодвигает ночь, — наслаждение. Но этот мир придется оставить. Роман «Ветер Трои» о неизбежности конца жизни, который, уравновешивает ее беспредельная и такая ласковая к человеку красота. Майя Кучерская
читала о сирокко, – подхватила разговор и Мария. – Если он дует без остановки – говорят, можно совсем свихнуться.
– И свихиваются, совсем свихиваются, да еще как свихиваются! – обрадовался Прохор. – Один поэт на «пэ» – не то, что вы подумали: не Пастернак ваш – до того был свихнут затяжным сирокко, что выстрелил в себя на лавочке: сидел, сидел себе на лавочке, на юге Франции, лицом к морю, над которым аж из Африки и дул ему в лицо этот ветер пустыни, уже тяжелый от морского испарения – то есть жаркий еще, как пустыня, но уже мокрый, как море, вполне возможно – с моросью, даже и с дождем, окрашенным к тому же красной, заодно и белой пылью той пустыни, – и наш поэт на лавочке не выдержал этой вселенской наглости, этого нескончаемого, изо дня в день, гула и жара, и влаги с солью, и как будто молока с кровью, – взял и шарахнул себе в лоб из револьвера, и сразу для него все стало тихо и спокойно… Так все и было, думаю. Конечно, не без оговорок. Как-никак поэт, то есть уже немного свихнутый, к тому же русский, наш эмигрант, и это все влияло, но не самым решающим образом… Все за него решил сирокко: он дует, как и дул, все мучает и мучает людей по всем средиземноморским берегам, пусть и зовется он на разных берегах по-разному…
– Здесь, на Эгейском берегу – как он зовется? – спросила Мария.
– Здесь – нотиа, – ответил, не задумываясь, Прохор, – или остриа… Но вы не бойтесь: нам с вами здесь сейчас сирокко не грозит, потому что не его сезон… С мая по октябрь здесь по всем берегам дуют этезии – долгие, ласковые ветра. Турки их зовут мельтем, греки – слиппер, те, кто поближе к Адриатике, – маэстро… Вы, я думаю, заметили: турки здесь не ласковы, но и печальны, будто чем-то и подавлены.
– Да, – согласился с ним Тихонин, – доброжелательны, приветливы, но редко или грустно улыбаются; предупредительны и остроумны, но при этом озабочены или напуганы чем-то…
– А я вам объясню, – сказал Прохор. – Приветливы и ласковы, мягки и доброжелательны – все это мельтем, этезия, а подавлены, тревожны, насторожены – это все незаживающая травма, память организма и души о пережитом зимой или ранней весной сирокко.
– Да, но сирокко дует не везде, – напомнила Мария.
Прохор согласился с ней:
– Вот и я об этом! Сирокко – это лишь пример… По миру дуют и гуляют многие десятки разных ветров, и каждый ветер, вы поверьте, действует по-своему на тех, кому он дует, а как он действует, что внушает, к чему подводит че
если тебе невмоготу – бери любую с полки, лишь бы она стоила того; не выбирай под настроение: любая стоящая книга тебя захватит, заслонит от жизни – потом опять отпустит в жизнь, уже снова к ней пригодного…
каждый человек, примериваясь к своей судьбе, прежде любого другого выбора должен сначала убедиться, чем он снаряжен для жизни: панцирем или хребтом – и это самый верный и короткий путь к себе. Счастлив тот, кто сразу угадает себя правильно, – горе тому, кто ошибся в себе навсегда. Либо ты человек хребта, и твоя опора – в тебе самом, либо ты человек панциря – и выживаешь и живешь лишь благодаря ему, то есть семье, партии, церкви или секте и, кроме шуток, ложе, даже и государству