— Но разве можно страдать от одиночества среди своих?
Он задумчиво проговорил:
— Таков удел человека, который думает сам.
Мы не покидаем того, от чего бежим. Лишь отходим на какое-то расстояние. Не более того.
Нет начала жизни, и до всякого бытия было предшествование ему.
Мизантроп. Это слово его уже не пугает. Осуждает себе подобных лишь тот, кто ждет от них лучшего. Ненавидит людей лишь тот, кто их любит
Осуждает себе подобных лишь тот, кто ждет от них лучшего. Ненавидит людей лишь тот, кто их любит.
С Бараком я впервые осознал противоречие, которое постоянно наблюдал в течение тысячелетий: спор старого и нового. Старикам хотелось сохранить, молодым — изменить. В конце концов, так они утверждают... но более внимательное изучение выявляет кое-что другое.
Старики хотят сохранить мир не таким, каков он есть, а таким, каким он был. В их глазах настоящее уже никуда не годится и достойно порицания. Образец они находят в неведомом им прошлом. Мой дядя Барак, человек неолита, призывал утраченный золотой век, когда люди еще не жили общиной, возродить в прекрасном завтра. Он ностальгически пытался в одиночку воссоздать это мифическое время. Грустная утопия.
Молодые, ценя нововведения, считают себя рациональными прагматиками, но они становятся поджигателями и играют с огнем. Они не только разрушают то, что есть, но внедряют новинки, ни будущего, ни вреда которых не предвидят. Мой отец Панноам внедрял у нас земледелие, видя в нем прогресс. Он не представлял, что жизнь, полностью сосредоточенная на земле, ведет человечество к избыточной работе, к окончательному укоренению, к истреблению лесов, к уничтожению биологического разнообразия, к встрече с голодом, к оскудению питания, к грабежу и войнам и даже к перенаселению. Прогресс — это не только история знания, он еще и история невежества: он не заботится о последствиях. Перспективная утопия.
На первый взгляд в этом поединке все вертится вокруг знания: старость цепляется за прошлое знание, молодость ищет нового знания.
На самом же деле старость воображает знание прошлого, а молодость мечтает о будущем знании. А мне кажется, что все крутится вокруг невежества.
Ты вопреки всему любишь Панноама, Барак?
— Конечно.
— Он этого не заслуживает.
— Это ничего не меняет. В детстве моя любовь была слепа; в зрелости моя любовь прозрела; но она остается любовью.
— Это несправедливо.
— Любовь не имеет ничего общего со справедливостью, Ноам.
— Ты вопреки всему любишь Панноама, Барак?
— Конечно.
— Он этого не заслуживает.
— Это ничего не меняет. В детстве моя любовь была слепа; в зрелости моя любовь прозрела; но она остается любовью.
— Это несправедливо.
— Любовь не имеет ничего общего со справедливостью, Ноам.
Но мы не винили человека, который похитил наших суженых и обрек нас на изгнание. Почему?
— Если ты любишь, то не прекращаешь любить никогда. Любовь меняется, но не исчезает.
Природа нуждается в смерти, чтобы продолжать жизнь. Оглянись вокруг. Этот вечный лес питается самим собой. Видишь? Никаких обломков. Ничто не пропадает напрасно. Ни испражнения, ни трупы, ни гниль. Падают ветви — и удобряют почву. Падают деревья — и кормят своими останками растения, грибы и червей. Падают животные — и их плоть, шерсть и кости нужны другим животным. Когда ты продираешься сквозь кусты, идешь по зарослям вереска, топчешь побеги, твои ноги ступают по множеству прежних лесов. Мертвые листья превращаются в живые, молодой стебель пробивается из разложившегося. Каждое падение дает рост, каждое исчезновение умножает бытие. И нет поражения. Природа не ведает ни остановки, ни конца, она начинает снова и порождает новые формы. Смерть служит возрождению жизни, ее продолжению и развитию.
