Вот же правда: что бы за движения ни случались в большом мире, все, что мы можем, – оставаться добрыми людьми
Добрые у нас в городе люди. Добрые и деятельные. Ужас.
На улице морозит, а по всем министерским бумажкам – осень.
– Ну, знаете ли. Где вещица, которую пора бы уже и на помойку, а где человек?
– А вы уверены, что всегда отличаете одно от другого?
Хороший был город Ленинград. В нем не было ничего чужого. «Смотри, – говорил он каждому, – я такой же, как ты. Ты оборвыш – гляди на мои разбитые окна и ободранную кожу домов. А если ты в жизни тепло устроен – так вот же мое величие, оно никуда не делось. Ты за искусство – так гляди по сторонам, я в каждом вздохе – искусство. Ты моряк, солдат, математик – смотри, ты всегда найдешь во мне себя»
А днем? Суета, шум, гам. Люди совершают массу бессмысленных движений. Говорят там, где можно бы и смолчать, шаркают, хлюпают носом, хрустят пальцами. И нет ведь в этом никакой гармонии, только сплошной шум.
Толик кивнул. Ужин удался – на северной улице так сурово, что счастье испытываешь от обыкновенной картошки. Поджаристая, душистая, да с квашеной капустой – скрипит кислинкой на зубах, чем не счастье? Во время ужина Потапыч молчал и заговорил лишь, только когда стали пить чай.
– Так вот, Толик. Задача твоя – оборудование маячное, я завтра покажу. Наладишь, проверишь, подлатаешь, где надо бы. Так-то я и сам могу, но технику новую поставили, а я уже старый кит, в этих водах не плавал. Расскажешь потом, что и как. Вот тебе и практика.
Нельзя жить вразрез с природной силой. Нет такой силы у человека, чтобы надстраивать что-то сверх.
Министерство сезонов никак не объявляло приход зимы, вот единственное, что важно. На улице морозит, а по всем министерским бумажкам – осень. И в батареях осень, и в магазинах, и даже в песнях на радио – тоже осень.
Близилась скудная пора, серая, такая, которую самим нужно наполнять жизнью.
